Формирование типа русского интеллектуализма. 30—50-е гг. XIX в.
отличались особым накалом интеллектуальных страстей. Но эти споры имели одну необъяснимую странность: они почти не касались реальной жизни страны. Россия переживала «холерные бунты», победоносно воевала с турками, подавляла восстания у себя и в Европе, проводила крупные финансовые и экономические реформы, заседали комитеты по отмене крепостного права... Но в статьях и речах «славянофилов» и «западников» об этом почти не говорилось. Образованная публика занималась исключительно обсуждением глобальных проблем судьбы России. Конечно, в этом сказалась невостребованность интеллигенции в чиновничьем государстве. Но в этом была и принципиальная позиция ее «отщепенства» от власти (по выражению С.Н. Булгакова).
Гораздо более опасным и разрушительным оказался тон интеллигентских дискуссий этого времени. Круг обсуждавшихся проблем был достаточно широк: «прогресс», «самобытность», «община», «народ», а ответы разнообразны, но стиль обсуждения приобрел опасную монотонность. Идейных противников роднила абсолютная нетерпимость к чужому мнению, нежелание «вслушаться» в доводы собеседника.
Отцом интеллектуального нигилизма следовало бы считать В.Г. Белинского. Говорить о какой-то системе его философских взглядов не приходится. Высказываемые им идеи носили столь крайний и противоречивый характер, что ничем, кроме исключительной интеллектуальной внушаемости, этого не объяснить. То он оправдывал действия самодержавия, то восставал против него, то предлагал уничтожить часть человечества ради счастья остальных; то восхвалял народ, то относился к нему с глубоким скепсисом. Как признавался он сам, ему «не суждено попадать в центр истины». В заблуждениях и крайностях В.Г. Белинский следовал логике развития русского интеллектуализма, в свою очередь, воздействуя на формирование его сущностных черт. А.П. Чехов точно описал эту черту русского характера: «Между «есть Бог» и «нет Бога» лежит целое громадное поле, которое проходит с трудом истинный мудрец. Русский же человек знает какую-нибудь из этих двух крайностей, середина же между ними ему неинтересна».
В.Г. Белинский с этой точки зрения — творец интеллигентских крайностей. Он совершил своего рода интеллектуальный подвиг, когда 13 лет писал статью за статьей в одном и том же напряженнополемическом тоне, не стесняясь любого «уязвления» идейного противника. Статья «Взгляд на русскую литературу 1846 года» принесла ему заслуженное название «неистовый Виссарион».
Усилиями публицистов 40-х гг. в русской интеллектуальной жизни нарастало явление, которое можно назвать «эффектом воронки». Теоретические дискуссии велись по восходящей: на все более высокой ноте нетерпимости, с взаимными обвинениями в ретро- градности, невежестве, с переходом на личности, навешиванием идеологических ярлыков. «Обмен любезностями» вроде «надутой величавости», «спесивого невежества», «ограниченной посредственности» зеркально отражал способы полемики как «западников», так и «славянофилов». Если журнал славянофилов «Московский наблюдатель» помещал на своих страницах сатиру «о том, как Англия попала в Костромскую губернию», то западники тут же отвечали «комедией о войне Федосьи Сидоровны с китайцами с пением и танцами».
Педантизм мысли отчетливо проявлялся у той и другой стороны. Если славянофилы доводили восхваление старины до абсурда формального возвращения старорусской одежды или говора, то абсолютизация свободы у западников оборачивалась нормативным требованием свободы в отношении себя. Такой яростный характер носили споры между М.А. Бакуниным и В.Г. Белинским. Как Аксаков шокировал окружающих, наряжаясь «крестьянином», так и В.П. Боткин и И.И. Панаев нередко подвергались осмеянию за слепое следование модам Лондона или Парижа.
В пылу таких споров, когда каждая сторона была убеждена в своей монополии на истину, задача отыскания истины в споре заменялась задачей морального и интеллектуального уничтожения противника, инакомыслящего. Этот опасный симптом интеллектуальных споров 30—50 гг. стал характерной чертой интеллектуальной жизни русской интеллигенции на столетие вперед.
