ПСИХОФИЗИОЛОГИЧЕСКИЕ РЕАКЦИИ ЛИЧНОГО СОСТАВА ПРИ ВОЗДЕЙСТВИИ УДАРНОЙ ВОЛНЫ БОЛЬШОЙ РАЗРУШИТЕЛЬНОЙ СИЛЫ
В период с 13 по 22 декабря 1988 года нами было проведено комплексное социально-психологическое изучение и психофизиологическое обследование личного состава частей, подвергшихся воздействия землетрясения силой 7—8 баллов по шкале Рихтера (или X—XI по шкале Меркалли)[1]. Социально-психологическими методами было обследовано более 300 человек, в психологических исследованиях приняли участие 70 человек.
В большинстве источников катастрофические события 1988 года описываются достаточно деликатно и обычно упоминаются несколько заслуживающих восхищения случаев мужества и верности своему воинскому, служебному или врачебному долгу, но, следуя принципу научного исследования, мы вынуждены обратиться к предыстории событий и попытаемся дать им более объективную характеристику.
Краткая историческая справка.
Армения — одно из старейших государств мира (в 9—6 веках до н.э. — в составе государства Урарту), народ, упоминаемый в Библии. С 6 в. до н.э. — Армянское царство, неоднократно подвергавшееся завоеваниям и набегам со стороны сельджуков, монголо-татар, персов и турок. Современная площадь — 29 700 кв. км. На 2001 года население составляло около 3 млн человек, а затем прогрессивно уменьшалось, и в настоящее время оценивается примерно в 1,5 млн. Большая часть населения принадлежит к Армянской Григорианской церкви (христиане с III века н.э.). В1375 году Армянское государство было уничтожено, и в течение 450 лет армяне жили под гнетом турок и персов. В 1805—1828 началось вхождение Армении в состав России (Эриванская губерния). В 1915—1916 годах — массовый геноцид армян в Восточной Турции. Было убито около 1 500 000 армян, 600 000 выслано из страны в пустыни Сирии и Месопотамии, где большая их часть погибла. 300 000 армян нашли спасение в России. В1917—1920 при поддержке Англии была оккупирована Турцией. В1920 — освобождена от оккупации (в том числе — «белогвардейцами») и преобразована в Армянскую ССР (29.11.1920).
В период перестройки, в 1990 году Верховный Совет Армянской СССР принял Декларацию о независимости Армении, а 17 марта 1991 года Армения воспрепятствовала проведению общегосударственного референдума о сохранении СССР, и 21 сентября 1991 был проведен национальный референдум о выходе из состава СССР и установлении независимой государственности. По понятным историческим причинам антитурецкие (в том числе — антиазербайджанские) настроения являлись традиционными, а ярко выраженные антисоветские и антироссийские начали активно нарастать лишь в 80-е годы XX века. Этим отчасти объясняется то, что трагедия 1988 года во многих случаях сопровождалась получившими широкое распространение слухами, что никакого землетрясения не было — «это турки или русские специально организовали подземный ядерный взрыв огромной мощности». Различные варианты проекции вины вовне и мифологизации мышления пострадавшего населения проявлялись и в последующем. В частности, в разворовывании цемента и в нарушении строительных норм при строительстве домов в сейсмоопас- ном районе обвинялись исключительно русские строители. Из множества русских, принимавших участие в ликвидации последствий трагедии, был особо выделен образ Председателя Правительства СССР Николая Рыжкова, который со слезами на глазах и самыми искренними чувствами обратился к армянскому народу по телевидению (позднее Н. И. Рыжкову был поставлен памятник в Спитаке). Необычайно популярным в Армении по этой же причине стал тогда еще сын президента и будущий президент США Джордж Буш-младший. На невообразимую высоту вознесся образ французского певца (армянского происхождения) Шарля Азнавура, которого именовали не иначе, как «Спасителем армян», а слухи прочили в президенты республики, как только «мы освободимся от России». Пик землетрясения (без особых предвестников) пришелся на 11 часов 41 минуту 7 декабря 1988 года, когда все взрослые находились на рабочих местах, а дети — в яслях, детских садах и школах. Самые мощные подземные толчки силой 7—8 баллов по шкале Рихтера продолжались всего около 30 секунд, и за это время был практически полностью уничтожен город Спитак, разрушены—Ленинакан (ныне — Гюмри), Степанаван и Кировакан (ныне — Ванадзор). Очаг землетрясения располагался на глубине 20 километров от поверхности земли в 6 километрах от Спитака, но землетрясение охватило всю северную часть территории Армении с населением около 1 млн человек, т.е. — около трети населения республики.
Первоначально проведение исследований планировалось нами в Спитаке, но его практически уже не существовало — были только груды камней и тысячи трупов, напоминавших о том, что еще недавно здесь был город и жили люди. Ленинакан пострадал чуть меньше — было уничтожено около 80% жилого, социального и производственного фондов. Единственным местом, пригодным для размещения нашей экспедиции, оказались Александровские казармы, в стенах которых, несмотря на их вековой возраст, образовались лишь незначительные трещины.
По опубликованным позднее официальным данным, погибли 28 854 человека, по неофициальным данным — более 55 000 человек и около 20 000 получили тяжелые увечья. После землетрясения расширился (существовавший и ранее) тектонический разлом земной коры протяженностью в 37 километров со смещением до 170 сантиметров. Была остановлена АЭС у озера Севан и прекращена подача электроэнергии в ряде районов республики. Поверхность земли не только трясло, но и «разворачивало», «скручивая» рядом стоящие здания в разные стороны. Пострадали также около 350 малых селений, а 60 из них были разрушены полностью. Без крыши над головой (в декабре, при температуре около нуля градусов) остались более 530 000 человек.
Приводимые данные о деятельности личного состава воинских частей получены при условии сохранения тайны источника информации и рассматривались лишь как научный материал (представление нашего доклада командованию, насколько нам известно, не повлекло каких-либо выводов об индивидуальной или групповой дисциплинарной или иной ответственности).
Сразу после подземных толчков весь офицерский состав (включая дежурного по части, оставившего открытой оружейную комнату) покинул гарнизон и бросился к домам, где жили семьи. Военнослужащие срочной службы выбежали из учебных классов и казарм на плац, часть из них неосознанно бросилась вслед за офицерами. Оставшиеся пытались удержаться на ногах, держась за столбы или деревья, или ложились на землю. В целом в течение первых 15—20 минут по результатам анамнестического изучения примерно у 60—70% военнослужащих преобладала фугиформная паническая (ориентированная на бегство) реакция с характерным сужением сознания и выраженным двигательным возбуждением, хотя встречались явления аффектогенного ступора (ориентировочно — около 10—15% личного состава).
Примерно через 15 минут после окончания первых (самых мощных) подземных толчков командиром части (не имевшим в это время семьи в городе) была подана команда «Строиться!». Несмотря на эмоциональный шок, длительность которого ретроспективно оценивалась от нескольких минут до 2,5 часа, абсолютным большинством обследованных отмечалось, что команды воспринимались и выполнялись точно, даже в случаях, когда они были не вполне адекватными ситуации. Первой после построения оставшегося личного состава части командой была: «Выставить оцепление!» (вокруг развалин находившихся напротив расположения части 9-этажных зданий). Команда, в общем-то, лишенная смысла и даже подвергавшая личный состав опасности (здания продолжали шататься и «складываться»), была выполнена, но уже через несколько минут (по оценкам обследованных — от 5 до 15), слыша крики о помощи из-под развалин, военнослужащие самостоятельно (без команды) сняли оцепление и приступили к спасательным работам.
Для полноты характеристики психоэмоционального состояния личного состава нужно отметить, что часть многоэтажных зданий, устоявших после первого толчка, с «высыпавшими» на балконы жителями, обрушилась, когда военнослужащие уже стояли в оцеплении. Запись впечатлений одного из обследованных: «Вы даже не представляете — какой это ужас видеть, как десятки людей, кто-то — обнявшись по двое — по трое, летят с балконов 9-го этажа. Не то что помочь не можешь — пошевелиться не можешь. А я к некоторым из этих людей в гости ходил...».
В первые три дня спасательные работы длились по 18 и более часов в сутки. Основная часть офицеров (70%) появилась в расположении части только через 3—5 часов и возглавила спасательные работы (за исключением 30% офицеров, имевших случаи гибели членов семей — жен и детей). Прапорщики из числа местного населения возвратились в часть (в единичных случаях) к третьему дню, большинство — к седьмому дню, а некоторые отсутствовали (даже не имея пострадавших среди родственников) и на 9-й день после землетрясения.
Хотя в абсолютном большинстве случаев наличие паники военнослужащими срочной службы и офицерами отрицалось, она, безусловно, имела место. Собственное состояние в первый день после землетрясения военнослужащими характеризовалось как «растерянность» и «отчаяние», которое усугублялось отсутствием достаточных сил и средств для оказания помощи и спасательных работ. Выведенная из парков наличная военная техника — краны, тягачи, танки и т.п., в силу недостаточной мощности была малоэффективна. С 3-го дня после землетрясения среди личного состава появились первые отказы от деятельности, связанной с расчисткой завалов и извлечением трупов (с 13 декабря, когда был введен учет, по 18 декабря военнослужащими было извлечено из-под обломков зданий 199 обезображенных трупов и только двое живых). Данные за предшествующие дни не документировались, фотофиксация и описание одежды погибших не проводились. Участие местных жителей в расчистке завалов и извлечении пострадавших на всех этапах было минимальным. Они собирались небольшими группами вокруг костров и молча смотрели, как горят остатки чьего-то имущества, или рыдали, наполняя окрестности непереносимыми ощущениями горя. Другие бродили среди руин с потухшими и безжизненными глазами, ни с кем не вступая в контакты или периодически выкрикивая имена пропавших родных и детей. Третьи — наоборот — вели себя и действовали чрезвычайно агрессивно.
Уже в первые дни после трагедии началась «перекупка» техники, транспортных средств и спасателей, что в условиях низкой экономической защищенности офицеров (преимущественно русских и представителей других народов СССР) способствовало усилению межнационального конфликта, проявления которого, как уже упоминалось, начались задолго до стихийного бедствия. Волей случая один из военных врачей
этой части был азербайджанцем. До прибытия спасательных подразделений именно к нему выстраивалась очередь из пострадавших. Однако после прибытия дополнительных врачебных бригад ему не позволяли даже приближаться к армянам.
Гораздо более широкие масштабы, чем об этом сообщалось в печати, имели место случаи мародерства, в том числе и среди военнослужащих. Значительные количества товаров и продуктов, поступавших в районы бедствия из союзных республик и зарубежных стран, расхищались. Так, по сообщению командира десантно-штурмовой части (введенной в Ленинакан 8 декабря для поддержания правопорядка и оказания помощи пострадавшим), из 100 машин, направленных в Ленинакан из Еревана и Тбилиси с интернациональной помощью, в пункт назначения прибыло лишь десять. А уже через трое суток большая часть этих машин, груженных награбленным имуществом, была остановлена комендантской ротой (с применением оружия) при попытке покинуть город. В течение первых дней были полностью разграблены продуктовые магазины, а также склады и магазины, торгующие коврами, мебелью, бытовой техникой, ювелирными изделиями и т.д. При распределении поступающей гуманитарной помощи (в виде продуктов, палаток, теплой одежды, белья и т.д.), местное население активно (если не сказать — агрессивно) не допускало к распределительным пунктам представителей других национальностей («Это привезли для армян»). Горько и стыдно вспоминать об этом, но были и такие ситуации, когда люди просто преграждали путь технике для спасательных работ, требуя приостановить разбор именно этих завалов, так как: «Там не было армян, там только русские работали...» Широкий международный резонанс получил случай, когда югославский самолет с разовыми шприцами, закупленный на все сбережения одного американского пенсионера, разбился при посадке (все летчики погибли), а крайне дефицитные в то время шприцы, предназначенные пострадавшим, уже на следующий день появились на ереванском рынке...
Десятки тысяч погибших в Спитаке, Ленинакане и Кировакане на какой-то период времени полностью вытеснили (даже у руководства спасательными работами) мысли о небольших поселках и горных селах. 350 таких малых населенных пунктов пострадало, а 60, как уже отмечалось, было полностью разрушено, погибли люди, домашний скот и птица, оборвалась связь с внешним миром. Многие из этих людей в армянской провинции были уверены, что наступил конец света: крики раненых и находящихся под завалами смешивались с воем искалеченных в своих стойлах животных и воем обезумевших собак. Об этих людях вспомнили только через 3—4 дня, и только тогда начали думать о необходимости оказать и этим несчастным хоть какую-то помощь.
У меня нет ни малейшего желания хоть как-то очернить тех, кто осуществлял спасательную операцию или армян. Мной просто описывается ситуация так, как она реально развивалась и существовала, более того — мой личный опыт и общение с другими коллегами, которые побывали в аналогичных условиях, свидетельствуют, что такая (временная) моральная и интеллектуальная деградация является закономерной реакцией любых людей и любого народа на массовую психическую травму, связанную с утратами близких, материального и социального статусов. Именно поэтому одна из главных рекомендаций, которая была представлена в Правительство СССР, обосновывала необходимость введения во всех подобных случаях временной администрации из числа лиц, не принадлежащих к очевидцам трагедии.
Мне приходилось присутствовать при просьбах местных жителей направить солдат в ту или иную квартиру шатающихся от ветра многоэтажных домов и принести спрятанные там деньги или драгоценности на условиях 50 и даже 70% вознаграждения, в отдельных случаях в качестве вознаграждения предлагались женщины или девочки (члены семей пострадавших). К чести офицерского состава, ни одна такая просьба не была удовлетворена, но имели место отдельные случаи, когда на такие уговоры поддавались солдаты.
В первые сутки медпункт части и подразделения медицинской роты Закавказского военного округа, расположенные в том же гарнизоне, что и обследованная часть, были единственными медицинскими учреждениями на территории Ленинакана. Оказание первой врачебной помощи было организовано примерно через 2,5 часа после землетрясения. Городские лечебные учреждения частью были разрушены, а частью — покинуты персоналом, несмотря на наличие лежачих больных во всех отделениях. Аналогичное положение было в советских и партийных органах, включая отделения милиции, восстановление функционирования которых началось лишь на 5-й день после землетрясения. К этому периоду военнослужащими в городе было развернуто 98 палаток и 108 пунктов походного довольствия. Напомню, что никаких подразделений или даже отдельных специалистов МЧС в то время не существовало[2]. Солдаты, привлекавшиеся к спасательным работам, как уже отмечалось, через один-три дня отказывались выполнять приказы, связанные с «расчисткой». В ряде случаев они не могли не только работать, но даже есть и спать после увиденного. Прибывшая на помощь так называемая Славянская команда добровольцев в силу ее психического, морального и физического состояния уже через 7 дней оказалась не способной ни к какой деятельности (в том числе — из-за попыток «терапии» своего состояния алкоголем), и на 10-й день было принято решение заменить ее командой из мусульман, отношение которых к смерти и погибшим оказалось более терпимым. В процессе раскопок одной из разрушенных школ, только увидев многочисленные исковерканные трупы маленьких детей, от сердечного приступа умер французский спасатель-доброволец.
Современному читателю покажется странным, но, когда иностранные добровольцы спрашивали: «А где же спасатели?» — мы даже не понимали, о чем идет речь: у нас вообще не было такой категории специалистов, и уж тем более — поисковых собак или какой-то специальной аппаратуры и инструментов. Традиционно для советской России такие работы выполняли сотрудники Министерства обороны и войска МВД — руками и лопатами.
Тяжелее всего приходилось врачам, которые прибыли раньше спасателей. Машин скорой помощи не хватало, и пострадавших привозили на автобусах, грузовиках и даже самосвалах, в окровавленных кузовах которых вперемешку лежали еще живые и умершие по дороге, оторванные конечности и только что — до срока — родившиеся дети.
Следует отметить, что использование в качестве специалистов связи женщин-военнослужащих и служащих СА привело к тому, что сразу после землетрясения (при технической сохранности аппаратуры и коммуникаций) прервалась всякая связь, так как многие женщины покинули не только службу, но и город; позднее — по той же причине (привлечения женщин-специалистов в качестве работников пищеблоков) — имелись существенные затруднения в организации качественного пищевого довольствия военнослужащих и пострадавших. Решением командования части (в последующем одобренным командованием Закавказского военного округа) были вскрыты все склады с неприкосновенным запасом продовольствия и медицинского имущества, и уже к исходу первого дня после трагедии силами офицеров и солдат срочной службы было организовано питание и выдача теплых вещей пострадавшим, около тысячи которых разместились на территории (на стадионе) части.
Выраженность чувства страха перед закрытыми помещениями была весьма индивидуальной, а длительность этой реакции составляла у отдельных военнослужащих от нескольких часов до 10 и более суток после землетрясения, что позволяет косвенно оценить возможность адекватного функционирования полевых фортификационных сооружений после воздействия ударной волны большой силы. Эти ситуационные фобии были весьма заразительными, и при малейших повторных толчках легко провоцировали различные варианты панических реакций. Все, включая членов нашей экспедиции, «предпочитали» спать — не раздеваясь, чтобы иметь возможность в любой момент покинуть помещение.
Учитывая обострение проявлений межнационального конфликта, в том числе — и со стороны офицерского состава (преимущественно — славянского происхождения), и, особенно — офицеров, имевших утраты в семье, а также уже упомянутые случаи мародерства, в которых участвовали и военнослужащие, на 3-й день после стихийного бедствия все части постоянной дислокации были разоружены, а осуществление
комендантской службы было возложено на вновь прибывшие части. Большинством офицеров, постоянно служивших в Ленинакане, этот приказ был воспринят как оскорбляющий их честь и достоинство, но — нужно признать, что иного выхода у командования не было. Стихийное бедствие явно могло «дополниться» вооруженными столкновениями на национальной почве. О специфике обстановки в районе стихийного бедствия достаточно объективно свидетельствует то, что в период с 10 по 18 декабря военнослужащими введенных для поддержания правопорядка десантно-штурмовых частей было расстреляно более 150 тыс. патронов. И хотя огонь велся преимущественно в форме предупредительного, в дополнение к тысячам пострадавших в полевые госпитали поступили несколько раненых.
Целенаправленный опрос офицерского состава о возможных сроках приведения части в полную боевую готовность после воздействия ударной волны такой мощности выявил весьма противоречивые ответы. При индивидуальном анонимном опросе отмечалось, что (в боевых условиях) для этого необходимо от 3—5 часов до 3—5 суток, а после коллективного обсуждения офицерами части было выражено общее мнение, что в данном конкретном случае (в пунктах постоянной дислокации частей): «До тех пор, пока не будут найдены и эвакуированы семьи, ни о какой боеготовности речи быть не может».
Таким образом, в районе стихийного бедствия или после применения оружия массового поражения по воинским частям в местах их постоянной дислокации (после реализации витальных потребностей) ведущей ценностью, определяющей поведение и деятельность офицерского состава, является семья, а уже затем следуют вопросы боеготовности и боеспособности. В принципе это совершенно закономерно и не противоречит человеческой природе и сложившимся в обществе нормам и стереотипам поведения. Любой человек, защищая Отечество, в равной мере осознает, что тем самым он защищает свою семью. Поэтому если исходить из вопросов боеготовности и боеспособности частей, то военные базы (как объекты или «мишени» применения оружия массового поражения) должны располагаться вне, а точнее — далеко за пределами мест постоянного проживания семей офицеров, а сама служба — осуществляться в форме боевых дежурств («вахтовым методом»).
Таким образом, полученные данные позволяют предполагать, что при воздействии ударной волны большой разрушительной силы в течение первых 15 минут личный состав, который располагается вне специальных защитных сооружений, может полностью утрачивать боеспособность. В последующие 3—5 часов преимущественно по причинам психологического характера («острый эмоциональный шок») боеспособность будет составлять не более 25—50%, с постепенным прогрессивным ее снижением («стадия демобилизации»). Вероятно, можно также предполагать, что чем выше степень должностной ответственности пострадавших, тем быстрее будут купироваться неблагоприят-
ные психоэмоциональные реакции (сравним уже приведенные данные о поведении и деятельности в период и после стихийного бедствия командира части, офицеров, прапорщиков и рядового состава).
Нужно отметить, что до настоящего времени в структуре индивидуального реагирования военнослужащих на применение или даже возможность применения оружия массового поражения не учитываются феномены, обусловленные установкой на спасение собственной семьи. Тем не менее без обсуждения этого вопроса не обходится ни одно занятие по средствам защиты от ОМП. Эта проблема, вне сомнения, требует более пристального внимания и практического решения, наравне с другими мероприятиями, направленными на повышение боеготовности и боеспособности личного состава.
Данные о половозрастных характеристиках, частоте различных форм психопатологии и динамике развития отдаленных последствий Спитакского землетрясения приведены мной в одной из предшествующих книг[3], поэтому могут быть здесь опущены.
- [1] Шкала интенсивности землетрясений для определений их силы по внешним признакам была предложена Джузеппе Меркалли в 1883 году и уточнена в 1902. ПозднееЧарльзом Рихтером в нее были внесены изменения и ее стали называть модифицированной шкалой Меркалли (ММ) или шкалой Рихтера, для которой используются арабскиецифры от 1 до 10 баллов (в отличие от шкалы Меркалли, где обозначения интенсивности даются римскими цифрами от I от XII баллов). Примечательно, что в характеристиках обеих сугубо физических шкал при достижении интенсивности землетрясенияв 7 (X) баллов указывается на чисто психологический феномен: «Всеобщая паника».Физические признаки описываются следующим образом: «трудно устоять на ногахи вести автомобиль, рушатся стены домов, башни, памятники и деревья, образуютсятрещины в грунте, повреждаются трубопроводы, мосты и плотины, появляются мощные оползни и волны на поверхности водоемов, изменяются русла рек и границы озер,деформируются железнодорожные пути».
- [2] Российский корпус спасателей (РКС) был образован 27 декабря 1990 года, позднееон был переименован в Государственный Комитет по чрезвычайным ситуациям (ГКЧС),а 10 января 1994 года преобразован в Министерство Российской Федерации по деламгражданской обороны, чрезвычайным ситуациям и ликвидации последствий стихийныхбедствий (МЧС России). Датой образования МЧС РФ считается 27.12Л990.
- [3] См.: Решетников М. М. Психическая травма. СПб. : Восточно-Европейский Институт Психоанализа, 2006. С. 163—173.
