Судьба просторечия в русском литературном языке предпушкинской эпохи

В конце XVIII — первой четверти XIX в. (в так называемую пред- пушкинскую эпоху) просторечие как совокупность живых форм языка, активно проникая в художественную литературу, придавая ее языку яркие черты национального характера, становится основой народности языка писателей, представлявших разные литературные направления. Народность же понималась как объективное воспроизведение в литературе образа мыслей народа. По своему структурному составу и стилистической окраске просторечие было неоднородным. «Одной из основных составных частей обиходного языка широких кругов русского общества была “простонародная”, крестьянская стихия, та струя просторечия, живой народной речи и провинциализмов, которая подвергалась преследованиям и ограничениям в литературных стилях карамзинской школы», — утверждает В. В. Виноградов¹. В лексикографических трудах и стилистических изысканиях той поры достаточно четко прослеживается разграничение просторечных и простонародных единиц. Понятие «простонародный язык» применялось «к обиходному языку сельского населения (в его общих, не имевших резкого местного, областного отпечатка формах), к языку дворни, городских ремесленников, мещанства, к языку мелкого чиновничества (тоже в его общих, непрофессиональных выражениях), вообще к бытовому языку широких демократических масс, не тронутых “просвещением” и не усвоивших манеру вульгарно-книжной, “околесной” речи»^[1] ^[2].

Разграничение просторечного и простонародного началось в русском языке предпушкинской эпохи в связи с нормализацией письменной и устной речи. В этот период создание новых, более совершенных норм русского литературного языка рассматривается как общенациональная и общекультурная задача русского общества. Признание просторечия важнейшим структурным элементом литературного языка вовсе не означало недооценки книжных традиций. В письменном языке всегда регламентировалось употребление единиц живой речи; книжные нормы подчиняли их использование своим законам, правилам и обычаям функционирования.

В предпушкинский период развития литературного языка книжные нормы начинают видоизменяться: они трансформируются в единые нормы русского литературного языка в его не только письменной, но и устной разновидности, где неупорядоченность использования языковых средств была неслыханной. «Для языка столичной аристократии и крупного, отчасти и среднепоместного европеизированного дворянства было характерно сочетание французского языка с повседневными, нередко простонародными выражениями», — так характеризует В. В. Виноградов этот этап в развитии русского литературного языка, приводя пример из журнала «Сатирический вестник», который печатал «Ежедневные записки, оставшиеся после покойной известной красавицы»: Княсъ Д. также атоигеих в Ж. Ане такия люди, што княсъ porte la tele haute, а та стучит ходя о пал. У графа М. кафтан счит с новыми boutons d’acier, и оченна харашо, толко сам собою он гадак}. Однако И. С. Аксаков свидетельствует, что «одновременно с чистейшим французским жаргоном... можно было услышать живую, почти простонародную идиоматическую речь, более народную во всяком случае, чем наша настоящая книжная или разговорная»^[3] ^[4]. Этот факт определил более строгий отбор единиц живой речи для использования их в произведениях литературы, а также в разговорной речи представителей разных слоев русского общества.

Если в XVIII в. просторечие было прежде всего специфической приметой жанра, выступало как средство характеристики [Высокий и пузатый детина был тут всех вольнее, по причине той, что он, в случае нужды, служил в великое удовольствие хозяйке; хохотал так громко, что заглушал басовую скрипицу (М. Д. Чулков. «Пригожая повариха»)], как нарочитое отклонение от нормы среднего стиля, как средство контраста между литературным изображением и реальной действительностью [ Он пустился по большой дороге, желая... посмотреть сельских жителей... Каиб искал ручейка, зная, что пастушку... также мил чистый источник... и действительно, про- шед несколько далее, увидел он на берегу речки запачканное творение, загорелое от солнца, замётанное грязью. Каиб было усумнился, человек ли это; но, по босым ногам и по бороде, скоро в том уверился... «Скажи, мой друг, — спрашивал его калиф, — где здесь счастливый пастух этого стада?» - «Это я», — отвечало творение ив то же время размачивало в ручейке чёрствую корку хлеба, чтобы легче было её разжевать. «Ты пастух! - вскричал с удивлением Каиб. - О! Ты должен прекрасно играть на свирели». - «Может быть; но, голодный, не охотник я до песен». - «По крайней мере, у тебя есть пастушка; любовь утешает вас в вашем бедном состоянии...» - «Она поехала в город с возом дров испоследпею курицею, чтобы, продав их, было чем одеться и не замёрзнуть зимою от холодных утренников» (И. А. Крылов. «Каиб»)], то в первой четверти XIX в. закрепленность просторечия за определенным жанром литературы перестает быть средством этнографического раскрашивания художественного текста:

«Поди-ка, брат Андрей!

Куда ты там запал?Поди сюда, скорей,

Да подивуйся дяде!

Торгуй по-моему, так будешь не в накладе, —

Так в лавке говорил племяннику Купец. - Ты знаешь польского сукна конец,

Который у меня так долго залежался,

Затем, что он и стар, и подмочен, и гнил:

Ведь это я сукно за английское сбыл!

Вот, видишь, сей лишь час взял за него сотняжку:

Бог олушка послал».

(И. А. Крылов. «Купец»)

Сейчас... растолковать прошу,

Как будто знал, сюда спешу,

Хвать, об порог задел ногою И растянулся во весь рост.

Пожалуй смейся надо мною,

Что Репетилов врёт, что Репетилов прост,

А у меня к тебе влеченье, род недуга...

(А. С. Грибоедов. «Горе от ума»)

Вот мчится тройки удалая

Вдоль по дороге столбовой,

И колокольчик, дар Валдая,

Гудит уныло под дугой.

(Ф. Н. Глинка. «Тройка»)

Здесь и начинается расслоение просторечия как совокупности форм живой речи. Просторечие распадается на два пласта — собственно просторечие, включающее в себя единицы всех уровней языковой системы, реализующиеся в живой речи, и простонародные единицы, которые сохраняют тесную связь с социальными и территориальными диалектами, но уже имеют надтерриториальный характер бытования. Простонародная стихия в русском языке была генетически связана прежде всего с крестьянской речью, с территориальными говорами, носителями которых были выходцы из разных уголков России. Поэтому, несмотря на то что простонародный язык вносил пестроту в литературную речь образованных слоев русского общества, он способствовал демократизации литературного языка и его обогащению новыми, русскими по происхождению единицами.

Постепенно (в процессе осознания простонародности речи русского общества и наметившегося разграничения просторечия и простонародных слов и форм в русском языке пред- пушкинской эпохи) сформировались принципы отбора простонародных языковых единиц для использования их в литературном языке:

1) простонародные речевые единицы должны быть исторически сложившимися элементами языка: иметь свою историю образования, развития, функционирования в общенациональном языке, которая связана с развитием русского общества. «Нельзя не заметить, что во многих словах, совершенно забытых в языке старого общества, но сохраненных где-нибудь между крестьянами, скрываются объяснения на историю нашего отечества»¹;
2) в литературной речи следует использовать те простонародные слова, которые что-либо называют и которые, как считал И. Ф. Калайдович, «трудно заменить»;
3) простонародные слова должны носить общеупотребительный характер, не иметь на себе печати провинциализма, не быть «противны слуху»;
4) использовать можно те простонародные слова, которые функционально значимы в русском языке, «имеют силу и многозначительность»^[5] ^[6];
5) простонародные слова и обороты должны способствовать развитию и обогащению общенационального русского языка, должны быть своеобразным фондом единиц, которые может по мере надобности востребовать литературный язык;
6) простонародные слова, формы и выражения должны соответствовать эстетическому вкусу образованного русского общества, особенно «в подражании простонародному языку должно соблюдать великую осторожность и воздержанность; излишняя расточительность на слова и выражения грубые или областные, нисколько не способствуя живости и верности подражания, может наскучить и опротиветь образованному классу читателей»^[7].

Принципы использования простонародных языковых единиц в литературной речи сформулированы в 1819 г. в журнале «Вестник Европы»: в словаре простонародных выражений «должно быть только то, что может свидетельствовать о духе народа, пространстве его познаний, об его высокой промышленности, о силе и благородстве мыслей, о высшей его образованности».

Если за простонародными единицами русского языка постепенно закреплялась область номинации, связанная с обозначением реалий быта русского человека, то в просторечии началось стилистическое расслоение языковых единиц, приспособление их для передачи разных стилистических оттенков. Ср., например, использование простонародных слов в номинативной функции [ У жбанов, фляг, сулей, бутылок, когда уже обсохло дно, а из ковшей, яндов, братинок всё высуслено вон вино, тогда троянцы про- трезвяся... пошли ту землю обзиратъ (Н. П. Осипов. «Виргилиева Еней- да, вывернутая наизнанку»)] и просторечных единиц для речевой характеристики девушки из народа [«Ты продаёшь их, девушка?» - спросил он с улыбкою. «Продаю», — отвечала она. «А что тебе надобно ?»; Я верю тебе, Эраст, верю. Ужели ты обманешь бедную Лизу ?; Отнеси эти деньги к матушке... скажи ей, что Лиза против неё виновата... (Н. М. Карамзин. «Бедная Лиза»)].

Просторечное и простонародное разграничиваются в академических словарях XVIII — первой четверти XIX в. в сфере номинации. Например, глагол навалиться / наваливаться дается в просторечном употреблении со значением ‘нападать, притеснять кого’ (на него всем миром навалился), а в простонародном употреблении — со значением ‘во множестве, кучею, толпою, входить’ (В избу навалились мужики). Однако в более поздних словарях, в литературных произведениях, в критических работах, посвященных анализу литературного языка предпушкинского периода, простонародная и просторечная стихии русского языка разграничиваются уже по многим параметрам:

1) под простонародной языковой единицей понимается единица, бытующая (или еще недавно бытовавшая) в крестьянской речи, утратившая связь с тем или иным территориальным диалектом; просторечие — это общая речь городского населения, не связанная нормами этикета «светского» языка. Ср. в «Горе от ума» А. С. Грибоедова употребление простонародных единиц в речи крепостной служанки Лизы [Сейчас започивала; Тужите, знай, со стороны нет мочи] и просторечных в речи Чацкого [Да полно вздор молоты, Послушай! ври, да знай же меру...-, Чтоб взашей прогнать и вас, и ваши тайны];
2) простонародная речевая единица несет на себе печать грубости, вульгарности, безграмотности [Летит к ним с шумом Царь с небес, и плотно так он треснулся на царство, что ходенем пошло трясинно государство: со всех Лягушки ног в испуге пометались, кто как успел, куда кто мог, и шёпотом Царю по кельям дивовались (И. А. Крылов. «Лягушки, просящие Царя»)]; просторечная единица «оживляет» речь [Пускай же свет вертится так, как хочет; пускай один из славы век хлопочет, другой, копя с червонцами мешки, на ордены, на знать не пяля глаза, одним куском быть хочет сыт два раза... (И. А. Крылов. «Письмо о пользе желания» )];
3) простонародные единицы речи используются в мещанских и крестьянских говорах; просторечие характерно для речи представителей разных социальных групп городского населения, в том числе оно теснейшим образом связано с разговорной речью высшего общества, внося демократичную струю в «салонный» язык [...Окно, под которым сиживал я подгорюнившисъ в припадках своей меланхолии...-, Слёзы заразительны, мои милые, а особливо в таком случае-, Но на что вы иногда грустите'? Этого не было в уговоре⁴, ...Маленькой деревеньки, где ребятишки набросали множество цветов К нам в коляску (Н. М. Карамзин. «Письма русского путешественника» )];
4) использование простонародных языковых единиц в русской литературе ограничено ее жанрами (как правило, басня, комедия); просторечные единицы допускаются к использованию в разных родах и жанрах литературы;
5) простонародные речевые единицы используются литераторами выборочно, критически или вообще не используются; просторечные же единицы встречаются в произведениях почти всех русских писателей. Простонародность в языке защищали В. А. Жуковский, видя в ней квинтэссенцию «национального духа», считая ее наиболее характерным средством выражения народности, и А. С. Шишков, отдававший предпочтение простонародному языку в противовес «жеманному» языку сентименталистов. В свою очередь, Н. М. Карамзин выступал категорически против использования простонародных единиц в литературном произведении;

Василий Андреевич Жуковский (1783-1852)

6) простонародные речевые единицы, как правило, используются в литературном языке в функции номинации и иронии; просторечные единицы начинают употребляться в самых разных функциях, в том числе стилистических;
7) простонародные и просторечные единицы проявляют себя на всех уровнях языковой системы — фонетическом, лексическом, фразеологическом, грамматическом, однако везде простонародная единица находится в оппозиции к литературной,

нормированной единице, а просторечная — способствует развитию у литературной единицы новых граней — стилистических, художественно-изобразительных, семантических и т. д. Ср., например, использование простонародных и просторечных единиц:

Ну что? не видишь ты, что он сума сошёл ?

Скажи сурьёзно:

Безумный! что он тут за чепуху молол!

Низкопоклонник! тесть! и про Москву так грозно!

А ты меня решилась уморить ?

Моя судьба ещё ли не плачевна ?

Ах, боже мой! что станет говорить Княгиня Марья Алексевна!

(А. С. Грибоедов. «Горе от ума»)

В этом отрывке из комедии простонародная фонетическая единица сурьёзно находится в строгой оппозиции к литературной форме серьёзно. Эта единица не только стилистически маркированная, в речи носителей русского языка она является еще лек- сикализованной, заключающей в себе семантический объем, адекватный структуре. Поэтому она четко противопоставлена литературному, нормированному слову. Как бы изолированная от единиц основного текста, она не подвержена стилистической нейтрализации под воздействием литературных единиц. Просторенные же единицы с ума сошёл, чепуху молол, уморить выполняют определенные функции: придают высказыванию разговорный характер, расширяют семантическое поле контекста и т. д.; они подвержены стилистической нейтрализации со стороны литературных единиц.

Кроме того, в предпушкинскую эпоху в рамках общей речевой стихии начинают не только противопоставляться просторечное и простонародное, но и различаться такие стилистические пласты просторечия, как: общеупотребительное просторечие, общенародное просторечие, низкое просторечие, низкий слог, низкое слово, простое употребление, простое наречие, простая речь, народное выражение, народная речь.

Однако в начале XIX в. многие простонародные слова и выражения вошли в городское просторечие, и разграничение просторечного и простонародного в русском национальном языке вызывало такие же затруднения, как разграничение просторечных и разговорных единиц в современном русском языке. Поэтому в литературных произведениях обнаруживается использование как просторечных, так и простонародных единиц, к тому же элементы простонародного языка «были очень сильны и в просторечии образованного общества»¹. У разных писателей наблюдается различный подход к использованию единиц живой речи в художественном тексте, но в одном они были едины: «Русский язык национально характерен именно в элементах устного происхождения и устной практики, и великие писатели строили язык с непременным учетом устной стихии»^[8] ^[9].

[1] Виноградов В. В. Очерки по истории русского литературного языка XVII— XIX веков. С. 223.
[2] Там же. С. 227-228.
[3] Виноградов В. В. Очерки по истории русского литературного языка XVII—XIX веков. С. 224.
[4] Аксаков И. С. Биография Ф. И. Тютчева. С. 10.
[5] Вестник Европы. 1811. Ч. 59. С. 308.
[6] Калайдович И. Ф. Опыт правил для составления русского производногословаря//Труды Об-ва любителей российской словесности. 1824. 4.5.С. 334.
[7] Сомов О. М. Обзор российской словесности//Северные цветы на 1831г.С. 60.
[8] Виноградов В. В. Очерки по истории русского литературного языка XVII—XIX веков. С. 228.
[9] Орлов А. С. Язык русских писателей. С. 64.