Совершенствование художественного стиля в творчестве М. Ю. Лермонтова и Н. В. Гоголя

Стилистическое своеобразие произведений М. Ю. Лермонтова

Своим творчеством М. Ю. Лермонтов, Н. В. Гоголь и В. Г. Белинский продолжили развивать пушкинские традиции в области совершенствования русского литературного языка, в том числе стилистики.

М. Ю. Лермонтов выступил как новатор в использовании языковых средств русского национального языка в художественных произведениях. Свободный от устаревших «норм» в отборе языковых единиц и принципов архаико-стилистической системы русского языка, Лермонтов по-своему переосмыслил предназначение русского литературного языка и роль писателя в общем языковом процессе. Если А. С. Пушкин с его недюжинным умом в своем творчестве стоял на рубеже «века нынешнего» и «века минувшего», то Лермонтов, творивший «от сердца», предвосхищает век грядущий. Однако оба поэта делали одно дело: своим творчеством способствовали совершенствованию русского литературного языка.

В области лексики русского языка Пушкин проявил себя как реформатор смысловой структуры слова, отдавая предпочтение конкретным существительным и глаголам действия. Лермонтов значительно расширил класс отвлеченных слов, обозначавших внутреннее состояние, чувства и переживания человека. Например, в описании состояния Печорина отвлеченное слово является текстообразующим и изобразительно-выразительным средством:

И долго я лежал неподвижно и плакал горько, не стараясь удерживать слёз и рыданий; я думал, грудь моя разорвётся; вся моя твёрдость, всё моё хладнокровие исчезли как дым; душа обессилела, рассудок замолк, и если б в эту минуту кто-нибудь меня увидел, он бы с презрением отвернулся.

Когда ночная роса и горный ветер освежили мою горящую голову и мысли пришли в обычный порядок, то я понял, что гнаться за погибшим счастием бесполезно и безрассудно.

Михаил Юрьевич Лермонтов (1814-1841)

(«Герой нашего времени»)

Отвлеченная лексика в произведениях Лермонтова представлена разными единицами. По структуре они являются простыми (ненависть, зависть, любовь, досада, печаль, злоба, грусть, надежда, судьба) или сложными (самолюбие, добродетель, хладнокровие, благодеяние, самозабвение, самопознание). Разряд отвлеченно-абстрактной лексики писатель пополняет за счет суффиксальных образований, которые в первой половине XIX в. становились все более употребительными. Это слова с суффиксами -enuj- (положение, заблуждение, наслаждение), -ни]- (рыдание, терпение, страдание, желание), -uj- (счастие, проклятие, величие), -ость (важность, уверенность, возможность), -ств- (богатство, любопытство, лукавство) и т. д.

Переосмысляя семантику известных абстрактных слов, Лермонтов придает им поэтическую выразительность и лиричность. В контексте отвлеченного изображения окружающего мира расширяется семантический объем лексической единицы, которая приобретает абстрактный характер. Например:

Выхожу один я на дорогу;

Сквозь туман кремнистый путь блестит; Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,

И звезда с звездою говорит.

(«Выхожу один я на дорогу...»)

В контексте этого стихотворения конкретное слово пустыня употреблено не в прямом значении (‘обширная засушливая область с небольшим количеством осадков, резкими колебаниями температуры воздуха и почвы и скудной растительностью’), а в образном — ‘тишина, покой, пространство, душевное одиночество’. Смысловой объем слова формируют: иносказательность

(И звезда с звездою говорит; Спит земля в сиянъи голубом), абстрактность передаваемого содержания (Сквозь туман кремнистый путь блестит), олицетворение (спит земля; ночь тиха; звезда говорит) ит. д.

Если у Пушкина преобладают глаголы, то Лермонтов отдает предпочтение прилагательным, причастиям, наречиям, в том числе формам сравнительной степени прилагательных и наречий. Именно эти слова признакового характера создавали, по мнению Белинского, «свежесть благоухания, художественную роскошь форм, поэтическую прелесть и благородную простоту образов». Слова и конструкции признакового характера занимают в лермонтовском контексте главенствующее положение, украшая имена существительные (в том числе и абстрактные), обозначающие реалии окружающего мира. Например:

Вечернее солнце порою играло на тесовой крыше и в стеклах золотыми переливами, раскрашенные резные ставни, колеблемые ветром, стучали и скрыпели, качаясь на ржавых петлях. Вокруг старинного дома обходит деревянная резной работы голодарейка, служащая вместо балкона; здесь, сидя за работой, Ольга часто забывала своё шитьё и наблюдала синие странствующие воды и барки с белыми парусами и разноцветными флюгерами. Там люди вольны, счастливы! каждый день видят новый берег - и новые надежды! Песни крестьян, идущих с сенокоса, отдалённый колокольчик часто развлекали её внимание...

(«Вадим»)

Язык прозы Лермонтова, свободный от архаических конструкций и старославянских по происхождению союзов, все более приближается к языку современной прозы. Традиционные языковые средства поэт использует редко, старославянские по происхождению языковые единицы не играют в его слоге важной роли. Как правило, они выполняют функцию патетико-ритмической организации слога:

Сыны небес однажды надо мною Слетелися, воздушных два бойца;

Один - серебряной обвешан бахромою,

Другой - в одежде чернеца.

И, видя злость противника второго,

Я пожалел о воине младом :

Вдруг поднял он концы сребристого покрова,

Ия под ним заметил - гром.

(«Бой»)

Отличительными особенностями языка прозы Лермонтова являются: русский строй речи и русский по происхождению синтаксис — легкий, изящный. Ср.:

Я дожидался не долго. На другой день, когда сидел я за элегией и грыз перо в ожидании рифмы, Швабрин постучался под моим окошком. Я оставил перо, взял шпагу и к нему вышел. «Зачем откладывать ? - сказал мне Швабрин, - за нами не смотрят. Сойдём к реке. Там никто нам не помешает». Мы отправились молча. Спустясъ по крутой тропинке, мы остановились у самой реки и обнажили шпаги. Швабрин был искуснее меня, но я сильнее и смелее, и monsieur Бопре, бывший некогда солдатом, дал мне несколько уроков в фехтовании, которыми я и воспользовался. Швабрин не ожидал найти во мне столь опасного противника. Долго мы не могли сделать друг другу никакого вреда; наконец, приметя, что Швабрин ослабевает, я стал с живостию на него наступать и загнал его почти в самую реку.

(А. С. Пушкин. «Капитанская дочка»)

Вот мы взобрались на вершину выдавшейся скалы; площадка была покрыта мелким песком, будто нарочно для поединка. Кругом, теряясь в золотом тумане утра, теснились вершины гор, как бесчисленное стадо, и Эльборус на юге вставал белою громадой, замыкая цепь льдистых вершин, между которых уж бродили волокнистые облака, набежавшие с востока. Я подошёл к краю площадки и посмотрел вниз, голова чутьчуть у меня не закружилась; там внизу казалось темно и холодно, как в гробе; мшистые зубцы скал, сброшенные грозою и временем, ожидали своей добычи.

(М. Ю. Лермонтов. «Герой нашего времени»)

Синтаксические конструкции в прозе Лермонтова соответствуют пушкинским требованиям к построению фразы. Но Лермонтов открывает в синтаксисе новые законы сжатого и образного выражения. Его прозаический язык настолько самобытен и оригинален, что Гоголь не преминул заметить: «Никто еще не писал у нас такой правильной, прекрасной и благоуханной прозой»^[1]. Синтаксис прозы Лермонтова отличается от традиционных синтаксических построений первой половины XIX в. тем, что в нем органически сочетаются сложные, русские по происхождению синтаксические конструкции книжной речи и изобразительно-выразительные средства языка. Например:

Славное место ата долина! Со всех сторон горы неприступные, красноватые скалы, обвешанные зелёным плющом и увенчанные купами чинар, жёлтые обрывы, исчерченные промоинами, а там высоко-высоко золотая бахрома снегов, а внизу Арагва, обнявшись с другой безымённой речкой, шумно вырывающейся из чёрного, полного мглою ущелья, тянется серебряной нитью и сверкает, как змея своею чешуёю.

(«Герой нашего времени»)

Эту сложную по структуре синтаксическую конструкцию можно условно разбить на двенадцать синтагм. Их сжатость, простота, точность придают контексту разговорный характер, поэтому в целом книжная конструкция воспринимается как синтаксическая единица разговорного характера. Способствуют этому изобразительно-выразительные средства: ряд определений, передающих всю гамму цветов (красноватые скалы; зелёным плющом; жёлтые обрывы; золотая бахрома снегов; из чёрного... ущелья; серебряной нитью); олицетворение (речкой, шумно вырывающейся из... ущелья); сравнение (сверкает, как змея своею чешуёю); метафора {скалы, обвешанные зелёным плющом и увенчанные купами чинар); эпитеты {неприступные скалы; славное место). По словам В. В. Виноградова, оправданным сочетанием сложного синтаксиса и изобразительно-выразительных средств Лермонтов «приводит в равновесие лирическую и повествовательно-производящую стихии прозаического языка»^[2].

Индивидуально-авторская манера письма Лермонтова (идио- стиль) стала основополагающей для формирования в его творчестве разновидностей художественного стиля: эмоционального, ораторского (или эмоционально-ораторского) и реалистического.

1. Эмоциональный стиль («Выхожу один я на дорогу...», «Молитва», «Памяти А. И. Одоевского», «И скучно и грустно», «Письмо», «Мое грядущее в тумане...», «Кинжал» и др., некоторые отрывки из поэм «Мцыри», «Демон», «Измаил-Бей») характеризует эмоциональная напряженность передаваемого поэтом и переживаемого героем содержания, по мнению В. В. Виноградова, идущая от влияния «романтической культуры художественного слова». Страстность, чувственность, внутреннее напряжение и тайная исповедальность передаются с помощью особых приемов использования языковых единиц и эмоционально окрашенных языковых средств. Для Лермонтова важен прежде всего эмоциональный эффект поэтической речи.

Основу эмоционального стиля составляют отвлеченные существительные и глаголы состояния, отношения и свойства. Эти единицы языка Лермонтов использует и как изобразительно-выразительное средство. В некоторых стихотворениях употреблены преимущественно только отвлеченные существительные, а у конкретных появляется оттенок абстрактного значения. Например:

Есть речи - значенье Темно иль ничтожно,

Но им без волненья Внимать невозможно.

Как полны их звуки Безумством желанья!

В них слёзы разлуки,

В них трепет свиданья.

Не встретит ответа Средь шума мирского Из пламя и света Рождённое слово;

Но в храме, средь боя И где я ни буду,

Услышав, его я Узнаю повсюду.

Не кончив молитвы,

На звук тот отвечу И брошусь из битвы Ему я навстречу.

(«Есть речи — значенье...»)

Большинство слов в этом стихотворении — отвлеченные существительные (значенье, волненье, безумство, желанье, разлука, свиданье и др.), под их влиянием оттенок абстрактности появляется в значениях слов звук (в контексте как полны их звуки безумством желанья — это ‘процесс говорения, вызывающий у читателя безумство желанья’) и слово (в контексте из пламя и света рождённое слово — это ‘взволнованная, эмоциональная речь, рожденная из пламени и света’). Общую приподнятость, эмоциональность стиля создают также глаголы с отвлеченным значением внимать, не встретить (ответа), услышать (слово, речь), броситься (из битвы) и др.

В поэтическом языке Лермонтова особое место среди слов признакового характера занимает эпитет — несомненно, одно из приоритетных эмоциональных средств русского языка. С помощью эпитета, который в его произведениях носит субъективно-оценочный характер, поэт передает разную степень оценки (положительной, отрицательной либо нейтральной) признака или действия предмета, лица. Например:

Люблю тебя, булатный мой кинжал,

Товарищ светлый и холодный.

Задумчивый грузин на месть тебя ковал,

На грозный бой точил черкес свободный.

Лилейная рука тебя мне поднесла В знак памяти, в минуту расставанья,

И в первый раз не кровь вдоль по тебе текла,

Но светлая слеза - жемчужина страданья.

И чёрные глаза, остановясь на мне,

Исполнены упаинственной печали,

Как сталь твоя при трепетном огне.

То вдруг тускнели, то сверкали.

Ты дан мне в спутники, любви залог немой,

И страннику в тебе пример не бесполезный:

Да, я не изменюсь и буду твёрд душой,

Как ты, как ты, мой друг железный.

(«Кинжал»)

Отдельные эпитеты, использованные в этом стихотворении, можно отнести к разряду постоянных (грозный бок, светлая слеза; чёрные глаза). Здесь же встречаются эпитеты с положительной оценочностью (товарищ светлый; лилейная рука; пример не бесполезный), с отрицательной (таинственной печали; любви немой) и с нейтральной оценочностью (булатный кинжал; задумчивый грузин; друг железный).

Для лермонтовского эмоционального стиля характерна иносказательность, сопровождаемая олицетворением, сравнением, параллелизмом:

Она поёт - и звуки тают,

Как поцелуи на устах,

Глядит - и небеса играют В её божественных глазах;

Идёт ли - все её движенья,

Иль молвит слово - все черты Так полны чувства, выраженья,

Так полны дивной простоты.

(«Она поет — и звуки тают...»)

Эмоциональность художественному тексту придают и сравнения, которые носят у поэта индивидуальный характер:

1) расширяют семантический объем слова [.Я знал одной лишь думы власть, одну - но пламенную страсть: она, как червь, во мне жила, изгрызла душу и сожгла. Она мечты мои звала от келий душных и молитв в тот чудный мир тревог и битв, где в тучах прячутся скалы, где люди вольны, как орлы];
2) усиливают эмоциональную сторону синтаксической конструкции [То не был ада дух ужасный, порочный мученик - о нет! Он был похож на вечер ясный: ни день, ни ночь, — ни мрак, ни свет!..
(«Демон»)];
3) углубляют образ [Люблю, когда, борясь с душою, краснеет девица моя: так перед вихрем и грозою красна вечерняя заря...
(«Стансы»)];
4) определяют характер эмоциональности предмета изображения [...И облачко за облачком, покинув тайный свой ночлег, к востоку направляло бег- как будто белый караван залётных птиц из дальних стран! («Мцыри»)] и т. д. Эмоциональность контекста усиливается взаимообратимостью сравнений:

Тогда, чело склонив к сырой стене,

Я слушаю -ив мрачной тишине Твои напевы раздаются.

О чём они - не знаю; но тоской Исполнены, и звуки чередой,

Как слёзы, тихо льются, льются...

И лучших лет надежды и л юбовь - В груди моей всё оживает вновь,

И мысли далеко несутся,

И полон ум желаний и страстей,

И кровь кипит - и слёзы из очей,

Как звуки, друг за другом льются.

(«Сосед», 1837)

Лермонтов часто использует «нечеткие» синтаксические конструкции, в структуре которых отсутствуют необходимые члены предложения, отчего иногда невозможно различить, где главные, а где второстепенные члены предложения. Как правило, в таких конструкциях наблюдается перечисление слов одной части речи с разной функциональной значимостью. Например:

Я, Матерь Божия, ныне с молитвою Пред твоим образом, ярким сиянием,

Не о спасении, не перед битвою,

Не с благодарностью иль покаянием,

Не за свою молю душу пустынную,

За душу странника в свете безродного;

Но я вручить хочу деву невинную Тёплой Заступнице мира холодного.

Окружи счастием душу достойную;

Дай ей сопутников, полных внимания.

Молодость светлую, старость покойную,

Сердцу незлобному мир упования.

Срок ли приблизится часу прощальному В утро ли шумное, в ночь ли безгласную - Ты восприять пошли к ложу печальному Лучшего ангела душу прекрасную.

(«Молитва»)

В первой строфе этого стихотворения отсутствует сказуемое при подлежащем я, оно появляется только во второй строфе, где молю является текстообразующим средством уже другого контекста. От этого синтаксическая конструкция первой строфы с грамматической точки зрения остается неопределенной. В стихотворении использовано перечисление и повтор слов, относящихся к разным частям речи: частицы не (не о спасении, не перед битвою, не с благодарностью), предлогов за и в (за свою душу; за думу странника; в утро ли шумное, в ночь ли безгласную).

Таким образом, опираясь на пушкинские традиции организации поэтического текста, Лермонтов открыл новые законы отбора эмоциональных языковых средств, ему «удалось произвести синтез разнообразных и в то же время наиболее ценных достижений романтической культуры художественного слова и создать на основе этого синтеза оригинальный стиль эмоциональной исповеди — в сфере лирики и драмы и глубокий стиль психологического реализма— в области как стихового, так и прозаического повествования»^[3].

2. Ораторский (или эмоционально-ораторский) стиль, а также декламационный стих, «железный стих», по определению самого Лермонтова, призван был выражать не только сильнейшие личные чувства, но и протест против существующих порядков мироустройства, недовольство сложившимися традициями отношений между человеком и государством («Смерть Поэта», «Дума», «Как часто, пестрою толпою окружен...», «Прощай, немытая Россия...», «Жалобы турка», «Гляжу на будущность с боязнью...», «Настанет день — и миром осужденный...», «И скучно и грустно», а также отрывки из поэм «Мцыри» и «Демон» и др.).

Для лермонтовского ораторского стиля характерна отвлеченная лексика, с помощью которой передается обеспокоенность поэта судьбой личности в обществе, судьбой своего поколения (честь, молва, месть, обида, похвала, судьба, мучение; спасение, бремя, познание, бездействие, путь, добро, зло, наслаждение, холод, слава, порок, назначенье, власть, благоговенье, дух, обман, мир, презренье, будущность, боязнь, тоска, избавленье, упование, страсть, надежда, бытие и др.).

Эмоционально окрашенные и вопросительные предложения создают впечатление скрытой полемики [А вы что делали, скажите, в это время ? Когда в полях чужих он гордо погибал, вы потрясали власть избранную, как бремя, точили в темноте кинжал? («Последнее новоселье»)], ораторскую интонацию [ПогибПоэт!- 'невольник чести - пал, оклеветанный молвой, с свинцом в груди и жаждой мести, поникнув гордой головой!.. («Смерть Поэта»)], тон возмущения [Не вы ль сперва так злобно гнали его свободный, смелый дар и для потехи раздували чуть затаившийся пожар? («Смерть Поэта»)]. Эмоциональность вопросительных предложений возрастает при повторении в их структуре однотипных выражений и синтаксических конструкций:

Зачем от мирных пег и дружбы простодушной Вступил он в этот свет завистливый и душный Для сердца вольного и пламенных страстей ?

Зачем он руку дал клеветникам ничтожным,

Зачем поверил он словам и ласкам ложным,

Он, с юных лет постигнувший людей

(«Смерть Поэта»)

Слова признакового характера — прилагательные, причастия, наречия, а также приложения — передают отношение автора к изображаемым событиям:

Один, — он был везде, холодный, неизменный,

Отец седых дружин, любимый сын молвы,

В степях египетских, у стен покорной Вены,

В снегах пылающей Москвы!

(«Последнее новоселье»)

Оценочный эпитет в обличительном ораторском стиле позволяет поэту продемонстрировать свое негативное отношение к окружающему миру (мелочных обид; пустых похвал; жалкий лепет; пустое сердце; свет завистливый и душный; клеветникам ничтожным; словам и ласкам ложным; обманутых надежд; надменные потомки; жадною толпой).

Однако основным обличительным средством у Лермонтова является метафора. Поэт «пишет формулами, которые как будто гипнотизируют его самого, — он уже не ощущает в них семантических оттенков и деталей, они существуют для него как абстрактные речевые образования, как сплавы слов, а не как их сопряжения. Ему важен общий эмоциональный эффект...»^[4] Новизна такого образно-метафорического словоупотребления связана с развитием в творчестве Лермонтова неизвестных ранее приемов ораторской речи, в основе которых лежит отбор единиц русского национального языка для изображения нового содержания. Это позволяет придать стиху:

1) особую силу и напряженность [Погиб Поэт! - невольник чести - пал, оклеветанный молвой, с свинцом в груди и жаждой мести, поникнув гордой головой!.. («Смерть Поэта»)], страстность [А вы, над- менные потомки известной подлостью прославленных отцов, пятою рабскою поправшие обломки игрою счастия обиженных родов! Вы, жадною толпой стоящие у трона, Свободы, Гения и Славы палачи! Таитесь вы под сению закона, пред вами гуд и правда - все молчи!.. («Смерть Поэта») ];
2) обозначить авторскую точку зрения на предмет изображения [Мы иссушили ум наукою бесплодной, тая завистливо от ближних и друзей надежды лучшие и голос благородный неверием осмеянных страстей («Дума») ];
3) создать декламационную окрашенность [Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна господ, и вы, мундиры голубые, и ты, гш преданный народ («Прощай, немытая Россия...»)];
4) расширить семантический объем слова, придав ему абстрактно-оценочный оттенок [Из славы сделал ты игрушку лице- мерья, из вольности - орудье палача, и все заветные отцовские поверья ты им рубил, рубил сплеча... («Последнее новоселье»)];
5) выразить оценку изображаемого предмета или действия [И прежний сняв венок - они венец терновый, увитый лаврами, надели на него: но иглы тайные сурово язвили славное чело («Смерть Поэта») ].

Эмоционально-ораторская сторона текста усиливается противопоставлением одного изображаемого предмета или действия другому. Антитеза, являясь в стихах Лермонтова ярчайшим обличительным средством, делает весь контекст декламационно организованным и стилистически окрашенным. Например:

Погиб Поэт! - невольник чести - пал, оклеветанный молвой, с свинцом в груди и жаждой мести, поникнув гордой головой!.. <-> А вы, надменные потомки известной подлостью прославленных отцов, пятою рабскою поправшие обломки игрою счастия обиженных родов!

(«Смерть Поэта»)

Так тощий плод, до времени созрелый, ни вкуса нашего не радуя, ни глаз, висит между цветов, пришлец осиротелый, и час их красоты <-> его паденья час!

(«Дума»)

Но скучен нам простой и гордый твой язык, <-> нас тешат блёстки и обманы...

(«Поэт»)
3. Становление реалистического стиля, или стиля предметной точности слов («Тамбовская казначейша», «Соседка», «Бородино», «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова», «Вадим», «Герой нашего времени», «Сашка», «Княгиня Лиговская», отрывки из поэм «Мцыри», «Измаил-Бей» и др.), связано с творчеством А. С. Пушкина. У Лермонтова:
1) та же точность в использовании значения слова [Вам не видать таких сражений!.. Носились знамена, как тени, в дыму огонь блестел, звучал булат, картечь визжала, рука бойцов колоть устала, и ядрам пролетать мешала гора кровавых тел («Бородино»)];
2) та же конкретность в изображении событий [Стада теснились и шумели, арбы тяжёлые скрипели, трепеща, жёны близ мужей держали плачущих детей, отцы их, бурками одеты, садились молча на коней, и заряжали пистолеты, и на костре высоком жгли, что взять с собою не могли! («Измаил-Бей»)];
3) та же детализация в описании внешности, внутреннего мира, действий персонажей [Он был среднего роста; стройный, тонкий стан его и широкие плечи доказывали крепкое сложение, способное переносить все трудности кочевой жизни и перемены климатов, не побеждённое ни развратом столичной жизни, ни бурями душевными; пыльный бархатный сюртучок его, застёгнутый только на две нижние пуговицы, позволял разглядеть ослепительно чистое белье, изобличавшее привычки порядочного человека; его запачканные перчатки казались нарочно сшитыми по его маленькой аристократической руке, и когда он снял одну перчатку, то я был удивлён худобой его бледных пальцев («Герой нашего времени»)];
4) та же объективность и простота в изображении обстановки [ Тамбов на карте генеральной кружком означен не всегда; он прежде город был опальный, теперь же, право, хоть куда. Там есть три улицы прямые, и фонари, и мостовые, т&м Эоо трактира есть, один «Московский», а другой «Берлин» («Тамбовская казначейша»)] и т. д.

Однако реалистический стиль Лермонтова имеет ряд особенностей. Во-первых, в нем отмечается фольклоризация художественного стиля. Во-вторых, он отражает освоение русским литературным языком разговорно-просторечных элементов. В-третьих, у Лермонтова главенствует психологический фактор в изображении картины мира.

Фольклоризация художественного стиля наиболее ярко проявилась в таких лермонтовских произведениях, как «Бородино» и «Песня про царя Ивана Васильевича...». Изучая произведения устного народного творчества (в частности, былины Кирши Данилова), Лермонтов воспринял их слог, лексику. И в своих сочинениях он не копировал их, а использовал как основу для создания литературных произведений нового времени, которые, «будучи органически пронизаны народной поэтикой, тем не менее остаются созданиями высокого литературного мастерства, присущего поэту-реалисту XIX в.»^[5] Новизна касалась и идейно-художественной стороны произведения, и образов, и использования единиц живой русской речи. Например, можно провести параллель между образами купца Калашникова («Песня про царя Ивана Васильевича...») и Пушкина («Смерть Поэта»): оба защищали честь своих оскорбленных жен, честь своих семей — и оба погибли. Эта идейная близость двух поэтических произведений наложила отпечаток на формирование образов, мотивацию поступков героев и т. д., однако средства выражения и изображения в произведениях — разные.

«Песня про царя Ивана Васильевича...» (1838) соответствует строю русских былин: она имеет запев, зачин, повествование и исход. Запев, который начинается с обращения (Ох ты гой ecu, царь Иван Васильевич!)> знакомит читателя с историческим лицом и предметом изображения [Про тебя нашу песню сложили мы, про твово любимого опричника да про смелого купца, про Калашникова...], вводит читателя в историческое время [Мы сложили её на старинный лад, мы певали её под гуслярный звон и причитывали да присказы- вали]. В запеве дается оценка исполнению песни гуслярами и выражается надежда на получение награды за исполнение:

Православный народ ею тешился,

А боярин Матвей Ромодановский Нам чарку поднёс мёду пенного,

А боярыня его белолицая Поднесла нам на блюде серебряном Полотенце новое, шёлком шитое.

Зачин начинает повествование, в котором описывается пир у царя Ивана Васильевича:

Не сияет на небе солнце красное,

Не любуются им тучки синие:

То за трапезой сидит во златом венце,

Сидит грозный царь Иван Васильевич.

В повествовании излагается сюжет, в нем строго выдерживаются былинные традиции использования языковых единиц, а также композиции и стиля.

Исход «Песни о царе Иване Васильевиче...» не связан с повествованием: в нем восхваляется певческое искусство гусляров, провозглашается слава слушателям и выражается надежда исполнителей на вознаграждение:

Гей вы, ребята удалые,

Гусляры молодые,

Голоса заливные!

Красно начинали - красно и кончайте.

Каждому правдою и честью воздайте.

Тороватому боярину слава!

И красавице боярыне слава!

И всему народу христианскому слава!

Со стороны использования изобразительно-выразительных средств произведение Лермонтова соответствует канонам русского эпоса. Здесь есть и постоянные эпитеты (солнце красное; тучки синие; мёду пенного; удалой боец; дума крепкая; буйную головушку, брови чёрные; золочёный ковш и др.), и сравнения (затряслась, как листочек осиновый; ходит плавно - будто лебёдушка; твои речи - будто острый нож; как заря на небе божиим), и параллелизмы [По одном из нас будут панихиду петь, и не позже как завтра в час полуденный; и один из нас будет хвастаться, с удалыми друзьями пируючи..., и тавтологии (диво дивное; плачем плачут; пир пировать; шутку шутить; вольной волею; клич кликать), и повторы слов, относящихся к одной части речи [Перед кем покажу удальство своё? Перед кем я нарядом похвастаюсь ?; Мои очи слёзные коршун выклюет, мои кости сирые дождик вымоет], и текстовые повторы, замедляющие развитие сюжета [Не оставь лишь малых детушек, не оставь молодую вдову да двух братьев моих своей милостью...], и единоначатие [Гей ты, верный наш слуга, Кирибеевич, аль ты думу затаил нечестивую ? Али славе нашей завидуешь? Али служба тебе честная прискучила?] и т. д.

В «Песне про царя Ивана Васильевича...» элементы живой речи являются одним из основных средств построения диалога, показывая территориальную и временную привязанность действия, а также особенности речи персонажей. Наиболее часто используются существительные с уменьшительно-ласкательными суффиксами (лебёдушка, голубушка, головушка, седельце, по кровелькам, перстенёк, зеркальцо), глаголы II спряжения на -ут/-ют (смотрют, разделют, ходют, расходются), возвратные глаголы

(подтянуся, постараюся, не вернулася, шаталася), приставочные глаголы (прозываешься, поистратилась, восплакаласъ, возговорил), инфинитив с суффиксом -тъ (поднестъ, несть), деепричастия на ?ючи (распеваючи, играючи, пируючи, смеючисъ). В синтаксисе предпочтение отдается предложениям простым (Уж потешьте вы доброго боярина и боярыню его белолицую!) и сложносочиненным (Не накрыт дубовый стол белой скатертью, а свеча перед образом еле теплится), а также бессоюзным конструкциям (Вот молча оба расходятся, — богатырский бой начинается). Вопросительные предложения придают контексту эмоциональность, динамичность и разговорный характер:

И сказал ему царь Иван Васильевич:

«Да об чём тебе, молодцу, кручиниться ?

Не истёрся ли твой парчевой кафтан?

Не измялась ли шапка соболиная ?

Не казна ли у тебя поистратилась?

Иль зазубрилась сабля закалённая?

Или конь захромал, худо кованный ?

Или с ног тебя сбил на кулачном бою.

На Москвереке, сын купеческий?»

«Олитературивание» живой речи наиболее ярко проявилось в стихотворении «Бородино» (1837), где «солдатское просторечие» и простонародные слова настолько органично вплетены в языковой контекст, что не воспринимаются как стилистически сниженные единицы речи:

И вот нашли большое поле:

Есть разгуляться где на воле!

Построили редут.

У наших ушки на макушке!

Чуть утро осветило пушки И леса синие верхушки - Французы тут как тут.

Забил снаряд я в пушку туго И думал: угощу я друга!

Постой-ка, брат мусью!

Что тут хитрить, пожалуй к бою;

Уж мы пойдём ломить стеною,

Уж постоим мы головою За родину свою!

Народно-эпическое повествование о Бородинском сражении в рассказе старого солдата изложено «простым» языком, но насколько этот язык красочен! «Что же до “Бородина”, — это стихотворение отличается простотою, безыскусственностию: в каждом слове вы слышите солдата, язык которого, не переставая быть грубо простодушным, в то же время благороден, силен и полон поэзии», — считал В. Г. Белинский¹. Лермонтов создает реалистические и в то же время обобщенные образы. «Весь его рассказ, — писал С. Н. Дурылин, — не о себе, а о других; он тонет в единой солдатской массе: “на наш редут”, “перед нами”, “наш бой”, “считать мы стали раны” — с глубоким реализмом Лермонтов рисует бой, а не бойцов или бойца, изображает общее, а не частное»^[6] ^[7]. На смену декоративным картинам, изображенным стилизованными средствами русского языка в духе романтической народности, приходит реалистическое воспроизведение деталей быта, черт облика и характера героя, его действий и поступков:

Прилёг вздремнуть я у лафета,

И слышно было до рассвета,

Как ликовал француз.

Но тих был наш бивак открытый:

Кто кивер чистил весь избитый,

Кто штык точил, ворча сердито,

Кусая длинный ус.

Реалистическим произведениям Лермонтова присуще изображение внутреннего мира, сложных раздумий сильной рефлектирующей личности. Для достижения психологизма изображаемого реалистический стиль вырабатывает новые приемы использования языковых средств русского литературного языка. Ср., например, как передают психическое состояние героя после разлуки с любимой женщиной Лермонтов и Пушкин.

Мне, однако, приятно, что я могу плакать! Впрочем, может быть, этому причиной расстроенные нервы, проведённая без сна, дде

минуты против дула пистолета и пустой желудок.

Всё к лучшему! это новое страдание, говоря военным слогом, сделало во мне счастливую диверсию. Плакать здорово, гг потом, вероятно, если б я не проехался верхом и не был принуждён на обратном пути пройти пятнадцать вёрст, то и эту ночь сон не сомкнул бы глаз моих.

Я возвратился в Кисловодск в пять часов утра, бросился па постель и заснул сном Наполеона после Ватерлоо.

(М. Ю. Лермонтов. «Герой нашего времени»)

На основании анализа этого отрывка можно обозначить некоторые особенности авторского стиля:

1) психологическое состояние героя передается сложными синтаксическими конструкциями;
2) в описании внутреннего состояния героя преобладает отвлеченная лексика;
3) сравнения помогают раскрыть душевное состояние персонажа.

На другой день утром пришёл я к Марье Ивановне. Я сообщил ей свои предположения. Она признала их благоразумие и тотчас со мною согласилась... Я тут же расстался с Марьей Ивановной, поручив её Савельи- чу и дав ей письмо к моим родителям. Марья Ивановна заплакала. «Прощайте, Пётр Андреич! - сказала она тихим голосом. - Придётся ли нам увидеться или нет, Бог один это знает; но век не забуду вас; до могилы ты один останешься в моём сердце». Я ничего не мог отвечать. Люди нас окружали. Я не хотел при них предаваться чувствам, которые меня волновали. Наконец она уехала. Я возвратился к Зурину грустен и молчалив. Он хотел меня развеселить; я думал себя рассеять: мы провели день шумно и буйно и вечером выступили в поход.

(А. С. Пушкин. «Капитанская дочка»)

На примере этого отрывка можно заметить, что характерно для пушкинского стиля:

1) для описания психического состояния героя используются простые синтаксические конструкции;
2) сдержанность чувств героя подчеркивается использованием конкретных существительных и глаголов действия;
3) для обозначения внутреннего состояния персонажей изобразительно-выразительные средства не используются.

«Каждый вновь появившийся великий писатель, — писал Белинский, — открывает в своем родном языке новые средства выражения для новой сферы созерцания... В этом отношении, благодаря Лермонтову, русский язык далеко продвинулся вперед после Пушкина, и таким образом он не перестанет продвигаться вперед до тех пор, пока не перестанут на Руси появляться великие писатели»¹.

[1] Гоголь Н. В. Собр. соч. Т. 6. С. 195—196.
[2] Виноградов В. В. Очерки по истории русского литературного языка XVII—XIX веков. С. 324.
[3] Виноградов В. В. Очерки по истории русского литературного языка XVII—XIX веков. С. 299.
[4] Эйхенбаум Б. М. Лермонтов. Л., 1924. С. 97.
[5] Мещерский Н. А. История русского литературного языка. С. 217.
[6] Белинский В. Г. Собр. соч. Т. 1. С. 654.
[7] Цит. по: Виноградов В. В. Очерки по истории русского литературного языкаXVII—XIX веков. С. 318.