Особенности языка произведений Н. В. Гоголя

Основоположник русской реалистической прозы Н. В. Гоголь привил русскому обществу вкус к живым, образным, метким выражениям русского языка, к употреблению таких слов, форм и выражений, которые были характерны для речи простого народа. Известный критик В. В. Стасов писал: «...восторг от Гоголя — ни с чем не сравним. Его повсюду читали точно запоем. Необыкновенность содержания, типов, небывалый, неслыханный по естественности язык, отроду еще неизвестный никому юмор — все это действовало просто опьяняющим образом. С Гоголя водворился на Руси совершенно новый язык; он нам безгранично

нравился своей простотой, силой, меткостью, поразительной бойкостью и близостью к натуре. Все гоголевские обороты, выражения быстро вошли во всеобщее употребление... Вся молодежь пошла говорить гоголевским языком»[1] [2].

Живой, разговорный язык русского народа, отраженный в произведениях Гоголя во всей его полноте и красе, в сочетании с элементами литературного языка определил характер народности языка про- Николай Васильевич изведений писателя. Народность го-

Гоголь голевского творчества органично

(1809-1852) сочетает в себе субъективное и объективное, реальное и вымышленное, рациональное и эмоциональное, лирическое и прозаическое, смешное и печальное, ужасное и прекрасное. Эти грани категории народности «являются не только характерными признаками русских народных свойств и “начал”, но они... и внутренне объединились в национальном характере русского народа»[3]:

Я, признаюсь, не понимаю, для чего это так устроено, что женщины хватают нас за нос так же ловко, как будто за ручку чайника ? Или руки их так созданы, или носы наши ни на что более не годятся. И несмотря, что нос Ивана Никифоровича был несколько похож па сливу, однако ж она схватила его за этот нос и водила за собою, как собачку. Он даже изменял при ней, невольно, обыкновенный свой образ жизни: не так долго лежал на солнце, если же и лежал, тоне в натуре, а всегда надевал рубашку и шаровары, хотя Агафия Федосеевна совершенно этого не требовала... Агафия Федосеевна носила на голове чепец, три бородавки на носу и кофейный капот с жёлтенькими цветами. Весь стан её похож был на кадушку, и оттого отыскать её талию было так же трудно, как увидеть без зеркала свой нос. Ножки её были коротенькие, сформированные на образех!, двух подушек. Она сплетничала, и ела варёные бураки по утрам, и отлично хорошо ругалась, — и при всех этих разнообразных занятиях лицо её ни на минуту не изменяло своего выражения, что обыкновенно могут показывать одни только женщины.

(«Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»)

Кто из писателей первой половины XIX в. смог так выразить себя, свое время и свое пространство в языке, как это сделал Гоголь?

Литературные направления, в которых творил Гоголь (романтизм, критический реализм, «натуральная школа»), по-своему сказались на отборе писателем языковых средств. В романтических произведениях формы живого языка сочетаются у него с книжными, старославянскими по происхождению единицами:

Мужик оглянулся и хотел что-то промолвить дочери, но в стороне послышалось слово «пшеница». Это магическое слово заставило его в ту же минуту присоединиться к двум громко разговаривавшим негоциантам, и приковавшегося к ним внимания уже ничто не в состоянии было развлечь.

(«Сорочинская ярмарка»)

В реалистических произведениях используются общенародные, общеупотребительные языковые средства:

Известно, что есть много на свете таких лиц, над отделкою которых натура недолго мудрила, не употребляла никаких мелких инструментов, как-то: напильников, буравчиков и прочего, но просто рубила со всего плеча: хватила топором раз - вышел нос, хватила в другой - вышли губы, большим сверлом ковырнула глаза и, не обскобливши, пустила на свет, сказавши: «живёт!» Такой же самый крепкий и на диво сточенный образ был у Собакевича...

(«Мертвые души»)

Литература «натуральной школы» опиралась на народную русскую речь:

Акакий Акакиевич прибежал домой в совершенном беспорядке: волосы, которые ещё водились у пего в небольшом количестве на висках и затылке, совершенно растрепались; бок и грудь и все панталоны были в снегу. Старуха, хозяйка квартиры его, услыша страшный звук в дверь, поспешно вскочила с постели и с башмаком на одной только ноге побежала отворять дверь...

” ” («Шинель»)

Конечно же, «закрепленность» языковых средств за разными литературными направлениями условная. В любом произведении Гоголя можно найти фрагменты, соответствующие тому или иному направлению в литературе. Например, в повести «Тарас Бульба» присутствуют и романтическое начало [И пойдёт дыбом по всему свету о них слава, и всё что ни народится потом, заговорит о них. Ибо далеко разносится могучее слово, будучи подобно гудящей колокольной меди, в которую много повергнул мастер дорогого чистого сереб ра, чтобы далече по городам, лачугам, палатам и весям разносился красный звон, сзывая равно всех на святую молитву], и реалистическое изображение действительности [ Тарас... расторопно хлопотал, строил, раздавал приказы и наказы, уставил в три таборы курени, обнёсши их возами в виде крепостей, — род битвы, в которой бывали непобедимы запорожцы; двум куреням повелел забраться в засаду; убил часть поля острыми кольями, изломанным оружием, обломками копъев, чтобы при случае нагнать туда неприятельскую конницу], и натурализм [Ночь ещё только что обняла небо, но Бульба всегда ложился рано. Он развалился на ковре, накрылся бараньим тулупом, потому что ночной воздух был довольно свеж и потому что Бульба любил укрыться потеплее, когда был дома. Он вскоре захрапел, и за ним последовал весь двор; всё, что ни лежало в разных его углах, захрапело и запело; прежде всего заснул сторож, потому что более всех напился для приезда паничей].

В своих произведениях Гоголь использует все единицы русского языка, включая социально-профессиональные жаргоны, диалектизмы, арготизмы, грубое просторечие и т. д. Гоголь глубоко познал стихию народно-разговорной речи, обработал эту речь, придав ей литературность и художественную ценность. Кроме того, Гоголь максимально сблизил разговорный синтаксис с синтаксисом книжным, обогатив литературный язык новыми формами повествования. И наконец, на базе единиц живой речи писатель разработал систему речевых средств создания комического. Эти основные параметры речетворческой деятельности Гоголя определяют его роль в истории русского литературного языка.

Формы живой речи представлены у Гоголя на всех уровнях языковой системы:

  • 1) фонетико-фонологическом (фатера, сумление, ярмонка, обна- ковение, облизьяна, трохтуар)
  • 2) лексическом (когдашний, лежанка, отродье, кажись, промеж, калякать, турнуть, впихнуть, прискучить)-,
  • 3) фразеологическом {губа не дура-, поплясывать под чужую дудку; положить зубы на полку; дать промах; городить вздор; потрафить па лад; начать гладью, а кончить гадью);
  • 4) морфологическом {верзила, забулдыга, сутяга, горемыка, простофиля, землишка, колодишка, машинища, силища);
  • 5) синтаксическом — на уровне словосочетаний {прилгнуть немного; сердце отлегло; обчистил чистенько; поцелуйтесь со своею свиньёю; самому окуритъся; гороху наевшись) и предложений {Как не нужно? а случится стрелять; Как можно! это ружьё дорогое; А вы, Иван Иванович, настоящий гусак; Начхать я вам на голову, Иван Иванович!);
  • 6) на уровне использования изобразительно-выразительных средств — сравнения {рот изменил обыкновенное положение ижицы, а сделался похожим на О), олицетворения {перед домом охорашивалось крылечко), эпитетов {хоть бы народ-то уж был видный, а то худенький, тоненький), метафор {заламливал такие аллегории и екиво- ки) и др.

В языке произведений Гоголя уже зафиксировано расслоение русского просторечия:

  • 1) на разговорную речь провинции [ «Слышишь, Фетинъя! - сказала хозяйка... - Ты возьми ихний-то кафтан вместе с исподним и прежде просуши их перед огнём, как делывали покойнику барину, а после перетри и выколоти хорошенько» («Мертвые души»)];
  • 2) на общерусское просторечие [ «Эхе, хе! двенадцать часов! - сказал наконец Чичиков, взглянув на часы. - Что ж я так закопался? Да ещё пусть бы дело делал, а то ни с того ни с другого сначала загородил околесину, а потом задумался. Экой я дурак в самом деле!» («Мертвые души»)];
  • 3) на простонародную речь, близкую к крестьянским говорам [Л приданое: каменный дом в Московской части, о двух елтажах, уж такой прибыточный, что истинно удовольствие. Один лабазник платит семьсот за лавочку. Пивной погреб тоже большое общество привлекает. Два деревянных хлигеря: один хлигеръ совсем деревянный, другой на каменном фундаменте; каждый Рублёв по четыреста приносит доходу. Огород есть ещё на Выборгской стороне: третьего года купец нанимал под капусту; и такой купец трезвый, совсем не берёт хмельного в рот.. («Женитьба»)];
  • 4) на городское просторечие [На шее у Петровича висел моток шёлку и ниток, а на коленях была какая-то ветошь. Он уже минуты с три продевал нитку в иглиное ухо, не попадал и потому очень сердился на темноту и даже на самую нитку, ворча вполголоса: «Не лезет, варварка; уела ты меня, шельма этакая!» Акакию Акакиевичу было неприятно, что он пришёл именно в ту минуту, когда Петрович сердился: он любил что-либо заказывать Петровичу тогда, когда последний был уже несколько под куражем, или, как выражалась жена его, «осадился сивухой, одноглазый чёрт» («Шинель»)];
  • 5) на бытовые арготизмы, или жаргонизмы [«Вот я тебя как высеку, так ты у меня будешь знать, как говорить с хорошим человеком». - «Как милости вашей будет завгодно», — отвечал на всё согласный Селифан («Мертвые души»); «Куда ты дела, разбойница, бумагу?» - «Ей-богу, барин, не видывала, опричь небольшого лоскутка, которым изволили прикрыть рюмку». - «А вот я по глазам вижу, что под тибрила» («Мертвые души»)].

Просторечие начинает противопоставляться разговорной речи сниженным характером стилистической окрашенности. Ср.: ...Да и ваш кучер, я знаю вашего кучера, он такой тендитный да маленький, его всякая кобыла побьёт; да притом теперь он уже, верно, наклюкался и спит где-нибудь («Старосветские помещики») — просторечие; Я терпеть не люблю капусты, запах которой валит из всех мелочных лавок в Мещанской; к тому же из-под ворот каждого дома несёт такой ад, что я, заткнув нос, бежал во всю прыть («Записки сумасшедшего») — разговорная речь.

Из собственно просторечия выделяется грубое просторечие, против использования которого в языке художественной литературы резко выступал А. С. Пушкин. Грубое просторечие рельефнее изображает характеры героев, их поведение, речь, поступки [ Чёрта лысого получишь!.. Хоть три царства давай, не отдам. Такой шилъник, печник гадкий! («Мертвые души»); «Вы, Иван Никифорович, разносились так с своим ружьём, как дурень с писаною торбою», — сказал Иван Иванович... («Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»].

Гоголь как писатель «натуральной школы» в языке своих произведений широко использует единицы социально-профессиональных жаргонов. Язык среднего сословия приобрел у него семантическую новизну, поскольку был тщательно обработан автором и искусно вплетен в художественный контекст.

Жаргон мещанско-купеческой среды составляют слова, формы и выражения:

  • 1) заимствованные из других языков и в бытовой речи подвергшиеся искажению со стороны как звукового состава (елтаж, хлигеръ, рефинат, великатес, сехлетаръ, официянт, езекухтор, трох- туар, губернахтор), так и формального выражения и семантики [А дворянин-то с аполетой пройдёт навстречу, скажет: «Что ты, купчишка? свороти с дороги!» («Женитьба»); Этак прожить, как дурак проживёт, это не штука, но прожить с тонкостью, с искусством [здесь — ‘мошенничество’], обмануть всех и не быть обмануту самому - вот настоящая задача и цель! («Игроки»)];
  • 2) эвфемизмы — непрямые, смягченные обозначения вместо резких или нарушающих нормы этики [В это время стоявший позади лакей утёр посланнику нос, и очень хорошо сделал, иначе бы капнула в суп препорядочная посторонняя капля («Мертвые души»); Никогда не говорили они [дамы]: «я высморкалась», «я вспотела», «я плюнула», а говорили: «я облегчила себе нос», «я обошлась посредством платка» («Мертвые души») ].

В произведениях Гоголя широко представлен собственно купеческий жаргон как на уровне лексико-семантическом (барыш, аршин, магарыч, размен, лавка, угол — ‘25 рублей’, рынок, продажа, сделка, покупщик, прибыль), так и на уровне фразеологическом (продать с барышом, вылететь в трубу, ударить по рукам, совершить купчую).

Лексика чиновничье-приказной среды отражает сложившуюся к XIX в. в России систему управления и делопроизводства. Гоголь подробно перечисляет виды деловых бумаг (прошение, просьба, постановление, жалоба, духовное завещание, метрическая книга, дело, отношение, казённая бумага, предписание, приговор), названия должностных лиц и чинов (столоначальник, директор, заседатель, коллежский регистратор, коллежский асессор, экзекутор, секретарь, стряпчий, обер-секретарь, курьер, писарь, капитан-исправник, чиновник, статский советник, титулярный советник, тайный советник, надворный советник, действительный советник), названия присутственных мест (департамент, канцелярия, Сенат, комната присутствия, губернское правление, казенная палата, поветовый суд) ит. д.

Жаргонные слова Гоголь использовал с разными целями:

  • 1) как средство сокрытия истинного положения дел [«Ну, видите, матушка. А теперь примите в соображение только то, что заседателя вам подмасливать больше не нужно, потому что теперь я плачу за них; я, а не вы; я принимаю на себя все повинности. Я совершу даже крепость на свои деньги, понимаете ли вы это!» Старуха задумалась. Она видела, что дело, точно, как будто выгодно, да только уж слишком новое и небывалое; а потому начала сильно побаиваться, чтобы как-нибудь не надул её этот покупщик («Мертвые души»)];
  • 2) как средство речевой характеристики героя [«Что вы, милостивый государь, — продолжал он отрывисто, — не знаете порядка? куда вы зашли ? не знаете, как водятся дела? Об этом вы бы должны были подать просьбу в канцелярию; она пошла бы к столоначальнику, к начальнику отделения, потом передана была бы секретарю, а секретарь доставил бы её уже мне...» («Шинель») ];
  • 3) как средство сатиры [Один раз я даже управлял департаментом. И странно: директор уехал, — куда уехал, неизвестно. Ну, натурально, пошли толки: как, что, кому занять место?.. После видят, нечего делать, — ко мне. И в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры, курьеры... Каково положение? - я спрашиваю. «Иван Александрович, ступайте департаментом управлять!»... Извольте, господа, я принимаю должность... («Ревизор»)] и юмора [На Невском проспекте вдруг настаёт весна: он покрывается весь чиновниками в зелёных вицмундирах. Голодные титулярные, надворные и прочие советники стараются всеми силами ускорить свой ход. Молодые коллежские регистраторы, губернские и коллежские секретари спешат ещё воспользоваться временем и пройтиться по Невскому проспекту с осанкою, показывающею, что они вовсе не сидели шесть часов в присутствии («Невский проспект»)];
  • 4) как средство передачи не очень важного содержания [Известный всему свету своими богопротивными, в омерзение приводящими и всякую меру превышающими законопреступными поступками, дворянин Иван, Никифоров сын, Довгочхун, сего 1810 года июля 7 дня учинил мне смертельную обиду, как персонально до чести моей относящуюся, так равномерно в уничижение и конфузию чина моего и фамилии («Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»)].

Бытовые жаргоны передают все нюансы жизни поместного дворянства (их увлечения, особенности семейного и хозяйственного уклада и т. д.). Наиболее ярко в произведениях Гоголя представлены жаргоны:

  • 1) кулинарного искусства [...На столе стояли уже грибки, пирожки, скородумки, шанишки, пряглы, блины, лепёшки со всякими припё- ками: припёкой с лучком, припёкой с маком, припёкой с творогом, припёкой со сняточками, и нивесть чего не было («Мертвые души»)];
  • 2) охотников [Ну так купи собак. Я тебе продам такую пару, просто мороз по коже подирает! брудастая, с усами, шерсть стоит вверх, как щетина. Бочковатость рёбр уму непостижимая, лапа вся в комке, земли не заденет! («Мертвые души»)];
  • 3) игроков в карты [держать банчик; четвёрка; тузик; оба по десяти; приписываю и списываю; пять рублей мазу ; шулер первой степени; переждать талию; течение карт; тройка взяла; пять тысяч в выигрыше; съешь семёрку; ва-банк («Игроки»)];
  • 4) служилых людей [послужной список, эскадра, мичман, лейтенант, выйти в отставку, эполеты, офицеры, моряки, матросы, капитан («Женитьба»); кавалерийский полк, военный мундир, баталионное учение, баталия, стал в вытяжку, генерал, майор, адъютант, служить в пехоте («Коляска»)];
  • 5) портновского дела [Купили сукна очень хорошего... На подкладку выбрали коленкору, но такого добротного и плотного, который, по словам Петровича, был ещё лучше шёлку и даже на вид казистей и глян- цевитей. Куницы не купили, потому что была, точно, дорога; а вместо её выбрали кошку, лучшую... которую издали можно было всегда принять за куницу («Шинель»)];
  • 6) галантерейного и парфюмерного производства [Дамы тут же обступили его блистающею гирляндою и нанесли с собой целые облака всякого рода благоуханий: одна дышала розами, от другой несло весной и фиалками, третья вся 'насквозь была продушена резедой... В нарядах их вкусу было пропасть: муслины, атласы, кисеи были таких бледных модных цветов, каким даже и названья нельзя было прибрать... Ленточные банты и цветочные букеты порхали там и там по платьям в самом картинном беспорядке... («Мертвые души»)];
  • 7) богословской среды [Как только ударял в Киеве поутру довольно звонкий семинарский колокол, висевший у ворот Братского монастыря, то уже со всего города спешили толпами школьники и бурсаки. Грамматики, риторы, философы и богословы, с тетрадями под мышкой, брели в класс. <...> Самое торжественное для семинарии событие было вакансии - время с июня месяца, когда обыкновенно бурса распускалась по домам... Философы и богословы отправлялись на кондиции, то есть брались учить или приготовлять детей людей зажиточных... («Вий»)] и т. д.

Требования к языку художественной литературы представителей «натуральной школы» сказались и на использовании Гоголем диалектизмов. Изображая быт, трудовую деятельность, занятия крестьян, Гоголь органично вводит в художественный текст слова, свойственные речи носителей того или иного говора. Так, для говоров средней полосы России в первой половине XIX в. были характерны многие выражения, которые Гоголь использовал в поэме «Мертвые души» (колосиласьрожь; высыпался овёс; кустилось просо; идти в трубку; пятка колоса ещё не завязывалась; складывали снопы копнами, крестами и просто шишом; метали стога; клали клади; постав холста и др.). Показательны в этом отношении диалектизмы номинативного характера, которые писатель не заменил литературными параллелями, а сделал текстообразующими элементами [Вид оживляли две бабы, которые, картинно подобравши платья и подтыкавшись со всех сторон, брели по колени в пруде, влача за два деревянные кляча изорванный бредень... («Мертвые души»); Коробочка, успокоившись... вперила глаза на ключницу, выносившую из кладовой деревянную побратиму с мёдом («Мертвые души»)]. Иногда Гоголь дает пояснение к диалектному слову [Дом господский стоял одиночкой на юру, то есть на возвышении, открытом всем ветрам, каким только вздумается подуть («Мертвые души»)].

Народность языка произведений Гоголя была «тесно связана с процессом художественно-речевого формирования национальных характеров... В языковом плане это был процесс обрастания литературного повествования свежими побегами живой устной речи, ее разных диалектов и стилей. Гоголь пользуется в своих повестях не только русским народным языком, но и украинским», который в то время рассматривался как «ответвление русской природы». Сам Гоголь различает живой украинский язык и язык произведений устного народного творчества с их национальной поэтичностью, фразеологией, символикой и т. д. Формы живого украинского языка становятся простонародными языковыми элементами, подчиняясь законам формообразования, сло-

1

вообразования, управления и лексического употребления русского просторечия. В. В. Виноградов отмечает украинизмы в первоначальных редакциях «Женитьбы» и «Ревизора» [Дела не смыслишь, так не совайся Ну, что с тебя за народный советник, ...Листья табаку, называемого бакуном; Купцы и мещане на меня страх озорятся; А потом, как разодмёт тебе брюхо, да набьёшь себе карман...]. Чуждые нормам русского городского просторечия, все эти провинциализмы в окончательный текст комедий не попали1.

Украинизмы Гоголь использует стилистически оправданно; они являются:

  • 1) средством речевой характеристики героев [«Воно ще молода дытына, — обыкновенно она говорила, несмотря на то, что Ивану Фёдоровичу было без малого сорок лет, — где ему все знать!» («Иван Федорович Шпонька и его тетушка» ) ];
  • 2) средством изображения местного колорита [В самом деле, едва только поднялась метель и ветер стал резать прямо в глаза, как Чуб уже изъявил раскаяние и, нахлобучивая глубже на голову капелюхи, угощал побранками себя, чёрта и кума («Ночь перед Рождеством»)];
  • 3) средством, подчеркивающим национальный характер героя [Помяните же прощальное моё слово... перед смертным часом своим вы вспомните меня! Думаете, купили спокойствие и мир; думаете, пановать станете? Будете пановать другим панованьем: сдерут с твоей головы, гетъман, кожу, набьют ее гречаною половою, и долго будут видеть её по всем ярмаркам! («Тарас Бульба»)];
  • 4) средством лирической поэтизации [Какой же он хороший! как чудно горят его чёрные очи! как любо говорит он: Парасю, голубка! как пристала к нему белая свитка! («Сорочинская ярмарка»)] и т. д.

Некоторые из украинизмов, введенных Гоголем в произведения, вошли в словарный состав русского языка (бандура, бричка, бублик, горлица, галушки, девчата, миска, рушник, хлопец, хата, хутор, чумаки, юшка и др.). Большинство же украинских слов осталось за пределами русского языка (брика, оселедец — ‘пучок волос’, люлька— ‘курительная трубка’, черевики, дужий, рудый, загукатъ — ‘закричать’, наймит, утекать— ‘убегать’ и т. п.).

В работе над текстами своих произведений Гоголь ориентировался на синтаксис русской разговорной речи. В этом плане с Пушкиным его сближают принципы построения простого предложения, а с Лермонтовым — сложный эмоциональный синтаксис. Однако у Гоголя простые предложения разнообразнее, чем у Пушкина, а сложный синтаксис «расцвечен» не традиционными изобразительно-выразительными средствами русского языка, а объединенными в едином художественном пространстве единицами книжного языка и разговорной речи. Более того, синтаксис Гоголя носит «личностный» характер, каждый персонаж его произведений наделен собственной манерой выражения, не повторяющейся в речи других героев, ибо, по словам писателя, «важно, кто и что именно сказал, важна и сама личность того человека, который сказал, его черты характера»1.

Для синтаксиса гоголевских текстов характерны разные приемы использования единиц русского языка:

  • 1) свободное расположение слов в предложении [И этак проводил время один-одинёгиенек в целом мире молодой тридцатидвухлетний человек, сидень сиднем, в халате, без галстука («Мертвые души»)];
  • 2) употребление местоимений, частиц и наречий разговорного характера [А я вот к тебе, Петрович, того...; Это, право, совершенно того...; Ну, да уж прикрепи. Как же этак право, того!..; Этаково-то дело этакое («Шинель»)];
  • 3) использование оценочных эпитетов [Очень обходительный и приятный человек; Очень, очень достойный человек; Чрезвычайно приятный, и какой умный, какой начитанный человек! («Мертвые души»)];
  • 4) употребление глаголов различной семантики [ Чартков принялся за дело, усадил оригинал, сообразил несколько всё это в голове; провёл по воздуху кистью, мысленно устанавливая пункты; прищурил несколько глаз, подался назад, взглянул издали -ив один час начал и кончил подмалёвку («Портрет»)].

Язык произведений Гоголя удивляет сочетанием слов разной стилистической окрашенности (уязвление со стороны крапивы; поведение становилось скандалёзно; коптитель неба; заламливал аллегории; столичная штучка), принадлежащих к разным сферам языкового выражения (тотчас отнесут... к неискусству врача; купечество да гражданство меня смущает; в генералы влезешь; валяй во все колокола; кавалерию повесят тебе через плечо; пусть стоит для благоустройства намосту), соединением слов, логически не сопоставимых в одном высказывании (слез долой; поперхнулся навеки; не прикажете ли отдохнуть; осмелюсь ли попросить позволения; служить сию мину-

1 Виноградов В. В. Язык Гоголя и его значение в истории русского языка. С. 18.

ту; дай пмвать па твою голову и на твою важность; мука уж такая не авантажная); наличием тавтологических образований (обчистил чистенько; кричал кричмя; сидень сиднем), в том числе ложных (врёт, врёт, нигде не оборвётся).

В структуру простого предложения Гоголь включает авторские устойчивые сочетания, пословицы, поговорки, идиомы с целью оценки лица, предмета, действия [Пропал бы, как волдырь на воде, без всякого следа, не оставивши потомков...; ...И во рту после вчерашнего точно эскадрон переночевал («Мертвые души»)], создания речевой характеристики [Уж такое, право, доставили наслаждение... майский день... именины сердца... («Мертвые души»)], а также с целью придать всему высказыванию эмоциональную окраску [ Об ручался! Кукиш с маслом - вот тебе обручился! Лезет мне в глаза с обручением! («Ревизор»)], изобразить ситуацию комически [Можно было видеть тотчас, что он совершил своё поприще, как совершают его все господские приказчики...; Эк, право, затвердила сорока Якова одно про всякого, как говорит пословица («Мертвые души»)] и т. д.

Эмоциональность простым предложениям придают всевозможные ругательства [Экой я дурак, в самом деле! («Мертвые души»); Чтоб вас чёрт побрал с вашим ревизором и рассказами! («Ревизор»); «Надобно же было, — продолжал Чуб, утирая рукавом усы, — какому-то дьяволу, чтоб ему tie довелось, собаке, поутру рюмки водки выпить, вмешаться!.. («Ночь перед Рождеством»); Чтоб ты подавился, негодный бурлак! Чтоб твоего отца горшком в голову стукнуло! Чтоб он подскользнулся на льду, антихрист проклятый! Чтоб ему на том свете чёрт бороду обжег! («Сорочинская ярмарка»)], которые могут быть обращениями [ «Отсаживай, что ли, нижегородская ворона!» - кричал чужой кучер; «Ты знай свое дело, панталонщик ты немецкий!.. Ты, дурак... я тебя, невежа, не стану дурному учить... У, варвар! Бонапарт ты проклятый!» («Мертвые души»); ...Ну, чёрт с тобою, поезжай бабиться с женою, фетюк! («Мертвые души»)].

Синтаксис сложных конструкций носит у Гоголя разговорный характер. Создается впечатление, что писатель просто фиксировал звучащую речь носителей того или иного языка или говора, не подвергая ее письменной обработке. Гоголевские сложные синтаксические конструкции трудно подвергнуть классификации: они, как внутренняя речь человека, алогичны, изменчивы, не фиксированы на одном предмете изображения. Как правило, они состоят из цепи простых синтаксических единиц — эмоционально окрашенных и вопросительных предложений, неполных и эллиптических повторов, многочисленных сравнений, отступлений и т. д. Например:

Славная бекеша у Ивана Ивановича! отличнейшая! А какие смушки! Фу ты, пропасть, какие смушки! сизые с морозом! Я ставлю бог знает что, если у кого-либо найдутся такие! Взгляните, ради бога, на них, — особенно если он станет с кем-нибудь говорить, — взгляните сбоку: что это за объядение! Описать нельзя: бархат! серебро! огонь! Господи боже мой! Николай Чудотворец, угодник Божий! отчего же у мет нет такой бекеши! Он сшил её тогда ещё; когда Агафия Федосеевна не ездила в Киев. Вы знаете Агафию Федосеев ну ? та самая, что откусила ухо у заседателя.

(«Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»)

Гоголь предельно сблизил русскую разговорную речь с литературной письменной речью. Этим самым писатель показал новые возможности соединения словосочетаний и предложений в единое целое, формирования синтаксических единств на более совершенной основе. Принципы образования сложного синтаксического целого были «подсказаны» Гоголю самим языком, потому что «необыкновенный язык наш есть еще тайна. В нем все тоны и оттенки, все переходы звуков от самых твердых до самых нежных и мягких; он беспределен и может, живой как жизнь, обогащаться ежеминутно, почерпая, с одной стороны, высокие слова из языка церковно-библейского, а с другой стороны — выбирая на выбор меткие названья из бесчисленных своих наречий, рассыпанных по нашим провинциям, имея возможность, таким образом, в одной и той же речи восходить до высоты, не доступной никакому другому языку, и опускаться до простоты, ощутительной осязанью непонятливейшего человека, — язык, который сам по себе уже поэт»[4].

Разговорный характер сложных синтаксических конструкций определяется последовательным чередованием предложений вопросительных и восклицательных, односоставных и неполных, слов-предложений и т. д. Например:

Городничий давал ассамблею! Где возьму я кистей и красок, чтоб изобразить разнообразие съезда и великолепное пиршество? Возьмите часы, откройте их и посмотрите, что там делается! Не правда ли, чепуха страшная'? Представьте же теперь себе, что почти столько же, если не больше, колёс стояло среди двора городничего. Каких бричек и повозок там не было! Одна - зад широкий, а перёд узкий; другая - зад узенький, а перёд широкий.

(«Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»)

Тон живого общения создается благодаря использованию вводных и вставных конструкций. Их семантика и место в предложении определяются исключительно авторским отношением к изображаемым событиям. Вставные конструкции, как правило, являются формой оценки происходящего. Например:

Частный принял довольно сухо Ковалёва и сказал, что после обеда не то время, чтобы производить следствие, что сама натура назначила, чтобы, наевшись, немного отдохнуть (из этого коллежский асессор мог видеть, что частному приставу были небезызвестны изречения древних мудрецов), что у порядочного человека не оторвут носа и что много есть на свете всяких майоров, которые не имеют даже и исподнего в приличном состоянии и таскаются по всяким непристойным местам.

(«Нос»)

Вводные конструкции могут пояснять или уточнять предыдущее содержание [Первый тост был выпит, как читатели, может быть, и сами догадаются, за здоровье нового херсонского помещика. Впрочем, если сказать правду, они всё были народ добрый, жили между собою в ладу... («Мертвые души»)], а могут иметь характер попутного замечания [Жители города и без того, как уже мы видели в первой главе, душевно полюбили Чичикова... («Мертвые души»)].

Заметное место в произведениях Гоголя занимает диалог, который позволяет очень динамично передать развитие событий. Например:

Но Чичиков прикинулся, как будто и не слышал, о чём речь, и сказал, как бы вдруг припомнив:

  • — А! чтоб не позабыть: у меня к тебе просьба.
  • — Какая?
  • — Дай прежде слово, что исполнишь.
  • — Да какая просьба ?
  • — Ну, да уж дай слово!
  • — Изволь.
  • — Честное слово?
  • — Вот какая просьба: у тебя есть, чай, много умерших крестьян, ко- торые ещё не вычеркнуты из ревизии ?
  • — //31 ест, а что?
  • — Переведи их на меня, лше шил.
  • — Л на что тебе?
  • — //3? да леке нужно.
  • — Да на что?
  • — Ну, да уж нужно... уж это моё дело, — словом, нужно.
  • («Мертвые души»)

Несобственно-прямая речь также оживляет повествование. В этом случае говорящий излагает события не от своего лица, а от чужого, поэтому можно приврать, показать цитируемое лицо в нужном свете. Например:

Перестань, ты ничего не знаешь и не в своё дело не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь...» В таких лестных рассыпался словах... И когда я хотела сказать: «Мы никак не смеем надеяться на такую честь», — он вдруг упал на колени и таким самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна, не сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать моим чувствам, не то я смертью окончу жизнь свою».

(«Ревизор»)

Незаконченные конструкции придают речи динамику, демонстрируют страх, опасение, восторженность, сильное волнение — все чувства персонажа [Дамы города N были... нет, никаким образом не могу: чувствуется точно робость. В дамах города N больше всего замечательно было то... Даже странно, совсем не подымается перо, точно будто свинец какой-нибудь сидит в нём («Мертвые души»)].

Разговорный характер придают тексту ряды слов с отрицанием, противопоставленных друг другу по какому-либо признаку, но вместе передающих значение приблизительности чего-либо [В бричке сидел господин, не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так чтобы слишком молод («Мертвые души») ]. Это значение может передаваться перечислением определений [Итак, в одном департаменте служил один чиновник', чиновник нельзя сказать чтобы очень замечательный, низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват, несколько даже на вид подслеповат, с небольшой лысиной на лбу, с морщинами по обеим сторонам щёк и цветом лица что называется геморроидальным... («Шинель»)].

Гоголь часто использует прием неожиданного присоединения, чтобы мгновенно последовать за зрительным восприятием героем меняющейся картины мира или за ходом мыслей персонажа:

Дом ли то мой синеет вдали? Мать ли моя сидит перед окном? Матушка, спаси твоего бедного сына! урони слезинку на его больную головушку! посмотри, как мучат они его! прижми ко груди своей бедного сиротку! ему нет места на свете! его гонят! Матушка! пожалей о своем больном дитятке!.. А знаете ли, что у алжирского бея под самым носом шишка?

(«Записки сумасшедшего»)

Алогичные, запутанные конструкции, сбивчивая речь также придают контексту разговорный характер:

«Как мне ему объяснить?» - подумал Ковалёв и, собравшись с духом, начал:

  • — Конечно я... впрочем, я майор. Мне ходить без носа, согласитесь, это неприлично. Какой-нибудь торговке... можно сидеть без носа; но имея в виду получить... притом будучи во многих домах знаком с дамами: Чехтарёва, статская советница, и другие... Вы посудите сами... я не знаю, милостивый государь...
  • («Нос»)

Система речевых средств создания комического впервые в русской литературе оформилась в языке произведений Гоголя.

На лексическом уровне Гоголь использует прием расширения значения слова [У меня не так. У меня когда свинина - всю свинью давай на стол, баранина - всего барана тащи, гусь - всего гуся! Лучше я съем двух блюд, да съем в меру, как душа требует («Мертвые души»)] или сужения семантического объема слова [Такой уж у него нрав-то странный был: что ни скажет слово, то и соврёт... («Женитьба»)]. Как средство создания комического Гоголь использует построение синонимического ряда, куда включает генетически и стилистически разнородные языковые единицы:

Слова хозяйки были прерваны странным шипением... но, взглянувши вверх, oti успокоился, ибо смекнул, что стенным часам пришла охота бить. За шипеньем тотчас же последовало хрипенье, и наконец, по- натужась всеми силами, они пробили два часа таким звуком, как бы кто колотил палкой по разбитому горшку, после чего маятник пошёл опять покойно щёлкать направо и налево...

(«Мертвые души»)

Для создания комического используется и омонимия [Нет, кто уж кулак [о Собакевиче], тому не разогнуться в ладонь! А разогни кулаку один или два пальца, выйдет ещё хуже («Мертвые души»)].

С помощью глаголов разных тематических групп и разной стилистической окрашенности Гоголь придает речи высокую экспрессию и эмоциональность [Ну, брат, если бы ты знал, как я продулся! Поверишь ли, что не только убухал четырёх рысаков - всё спустил <...> Не сделай я сам глупость, право не просадил бы! («Мертвые души»)].

Лексические заимствования, оформленные «по-русски», употребляются Гоголем с иронией (сколеский советник, Манилов будет повеликатней Собакевича; вам всё финтифлюшки, а как наденет фрачишку, инкогнито проклятое).

Особое место среди средств создания комического занимают имена, фамилии, прозвища, клички людей и животных, а также названия предметов неживой природы, семантически связанные с объектом называния, подчеркивающие особенности его внешнего облика или внутренних качеств или же возникшие на основе функционального сходства и т. д. Например:

Фамилия чиновника быт Башмачкин. Уже по самому имени видно, что она когда-то произошла от башмака; но когда, в какое время и каким образом произошла она от башмака, ничего этого не известно.

(«Шинель»)

Как средство комического изображения действительности в произведениях Гоголя используются имена мужские и женские (Селифан, Фемистоклюс, Алкид, Моккий, Сессий, Хоздазат, Трифи- лий, Дула, Варахасий, Барух, Митяй, Миняй; Фетинъя, Фёкла, Феоду- лия Ивановна, Маклатура Александровна), фамилии (Почечуев, Ляп- кин-Тяпкин, Яичница, Собакевич, Коробочка, Ноздрёв, Плюшкин, Манилов, Деепричастие, Поплёвин, Помойкин, Перепреев, Дырка, Пробка, Сорокоплёхин), прозвища (Неуважай-Корыто, Коровий Кирпич, Колесо, Заплатанной, Григорий Доезжай-не-доедешъ, Оподелдок Иванович), клички лошадей (Заседатель, Аграфена Ивановна, Секретарь) и собак (Стреляй, Обругай, Порхай, Пожар, Скосырь, Черкай, Допекай, Припекай, Награда, Попечительница), прозвища карт (Аделаида Ивановна— ‘карточная колода’, старая попадья — ‘дама’, тамбовский мужик — ‘король’, червоточина — ‘черви’) и т. д.

Пожалуй, в произведениях Гоголя нет эпизода, где бы ни использовался фразеологизм. Фразеологическая единица является самой частотной при характеристике героев, предметов и явлений окружающего мира. Например:

Чёрт побери, есть так хочется и в животе трескотня такая, как будто бы целый полк затрубил в трубы... Второй месяц пошёл, как уже из Питера! Профинтил дорогою денежки, голубчик, теперь сидит и хвост подвернул, и не горячится...

(«Ревизор»)

Дед мой (Царство ему Небесное! чтоб ему на том свете елись одни только буханцы пшеничные да маковники в меду!) умел чудно рассказывать. Бывало, поведёт речь - целый день не подвинулся бы с места и всё бы слушал. Уж не чета какому-нибудь нынешнему балагуру, который как начнёт москаля везть, да ещё и языком таким, будто ему три дня есть не давали, то хоть берись за шапку да из хаты.

(«Вечер накануне Ивана Купала»)

Гоголь знал множество общенародных фразеологизмов, которыми украсил свои произведения. Однако он и сам был автором многих крылатых выражений и устойчивых сочетаний (пристроился к осетру,; отделавши осетра, доехал его [осетра]; не любишь пропускать того, что плывёт в твои руки; много ума хуже, чем бы его совсем не было; ставит фонари под глазами - и правому и виноватому; поддевать на уду; угостительный помещик; кофейник в чепчике; выслужил царскую ласку; волосы чуть не в снегу; вылить переполоху, старая курица не чихнёт и др.).

Писатель часто использует для создания комического эффекта синтаксические конструкции. Например, комично воспринимается соединение разноплановых в логическом отношении отрезков фраз:

На бюре, выложенном перламутною мозаикой, которая местами уже выпала и оставила после себя одни жёлтенькие желобки, наполненные клеем, лежало множество всякой всячины: куча исписанных мелко бумажек, накрытых мраморным позеленевшим прессом с яичком наверху, какая-то старинная книга в кожаном переплёте с красным обрезом, лимон, весь высохший, ростом не более лесного ореха, отломленная ручка кресел, рюмка с какою-то жидкостью и тремя мухами, накрытая письмом, кусочек сургучика, кусочек где-то поднятой тряпки, два пера, запачканные чернилами, высохшие, как в чахотке, зубочистка, совершенно пожелтевшая, которою хозяин, может быть, ковырял в зубах своих ещё до нашествия на Москву французов.

(«Мертвые души»)

Особую экспрессию придают высказыванию синтаксические конструкции, состоящие из парных противопоставлений:

  • 1) с союзом но [Но управляющий сказал, что меньше как за пять тысяч нельзя найти хорошего управителя. Но председатель сказал, что можно и за три тысячи сыскать. Но управляющий сказал: «Где же вы его сыщете? разве у себя в носу?» Но председатель сказал: «Нет, не в носу, а в здешнем же уезде...» («Мертвые души»)];
  • 2) с анафорической частицей разве [Разве я это сюда велел ставить тебе, любезный? Разве я это сюда говорил ставить тебе, подлец? Разве я не говорил тебе наперёд разогреть курицу, мошенник? («Иван Федорович Шпонька и его тетушка»)];
  • 3) с повторяющейся усилительной частицей ни [Не стану описывать кушаньев, какие были за столом! Ничего не упомяну ни о манишках в сметане, ни обутрибке, которую подавали к борщу, ни об индейке с сливами и изюмом, ни о том кушанье, которое очень походило видом на сапоги, намоченные в квасе, ни о том соусе, который есть лебединая песнь старинного повара... («Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»)].

Сатирическое изображение окружающей действительности усиливается обобщением во второй части высказывания того, о чем говорилось в первой части [Несколько мужиков, по обыкновению, зевали, сидя на лавках перед воротами в своих овчинных тулупах. Бабы, с толстыми лицами и перевязанными грудями, смотрели из верхних окон; из нижних глядел телёнок или высовывала слепую морду свою свинья. Словом, виды известные («Мертвые души»)].

Комический эффект создает противопоставление синтаксических конструкций, обозначающих парные категории:

Одна была и бричка и повозка вместе; другая ни бричка, ни повозка; иная была похожа на огромную копну сена или на толстую купчиху; другая на растрёпанного жида или на скелет, ещё не совсем освободившийся от кожи; иная была в профиле совершенная трубка с чубуком; другая была ни на что Tie похожа, представляя какое-то странное существо, совершенно безобразное и чрезвычайно фантастическое.

(«Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»)

Как средство иронии Гоголь использует детализацию фрагментов изображаемого быта:

На мундире у городничего посажено было восемь пуговиц, девятая как оторвалась во время процессии при освящении храма назад тому два года, так до сих пор десятские не могут отыскать, хотя городничий при ежедневных рапортах, которые отдают ему квартальные надзиратели, всегда спрашивает, нашлась ли пуговица. <...> Левая нога у него была прострелена в последней кампании, и потому он, прихрамывая, закидывал ею так далеко в сторону, что разрушал этим почти весь труд правой ноги. Чем быстрее действовал городничий своею пехотою, тем менее она подвигалась вперёд.

(«Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»)

Для стилизации манерной речи Гоголь «переосмысляет» кальки с французского языка [«Скажите, однако ж... - продолжал он, обратившись тут же с некоторым видом изумления к Маниловым. - Я должен вам сказать, что в этом ребё>1ке будут большие способности» («Мертвые души»)].

В качестве средства создания комического используются:

  • 1) сравнения [...Дороги расползались во все стороны, как пойманные раки, когда их высыплют из мешка... («Мертвые души»); ...Вот подарок! Просто Бог на шапку послал. Странно сказать, а по душе чувствуешь такое какое-то эдакое неизъяснимое удовольствие, как будто или жена в первый раз сына родила, или министр поцеловал тебя при всех чиновниках в полном присутствии («Тяжба»); ...В окне помещался сбитенщик с самоваром из красной меди и лицом так же красным, как самовар, так что издали можно бы подумать, что на окне стояло два самовара, если б один самовар не был с чёрною как смоль бородою («Мертвые души»)];
  • 2) тавтологию [Ноздрёв был в некотором отношении исторический человек. Ни на одном собрании, где он был, не обходилось без истории («Мертвые души») ];
  • 3) олицетворение [Поодаль в стороне темнел каким-то скучно-синеватым цветом сосновый лес. Даже самая погода весьма кстати прислужилась: день был не то ясный, не то мрачный, а какого-то светло-серого цвета, какой бывает только на старых мундирах гарнизонных солдат.. («Мертвые души»)];
  • 4) эвфемизмы [...Иван Иванович, который имел глаза чрезвычайно зоркие, первый замечал лужу или какую-нибудь нечистоту посреди улицы, что бывает иногда в Миргороде, то всегда говорил Ивану Никифоровичу: «Берегитесь, не ступите сюда ногою, здесь нехорошо» («Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» )];
  • 5) каламбуры [шеей не ворочал вовсе и в силу такого неповорота редко глядел на того, с которым говорил', кавалерию повесят тебе через плечо’, а который будет недоволен, то ему после дам такого неудовольствия|;
  • 6) перифразы [...Когда полицеймейстер вспомнил было о нем [об осетре], и сказавши: «А каково вам, господа, покажется вот это произведена природы ?» - подошёл было к нему с вилкою вместе с другими, то увидел, что от произведенья природы оставался всего один хвост («Мертвые души»)].

Как утверждал В. Г. Белинский, Гоголь «не пишет, а рисует; его изображения дышат живыми красками действительности. Видишь и слышишь их. Каждое слово, каждая фраза резко, определенно, рельефно выражает у него мысль, и тщетно бы хотели вы придумать другое слово или другую фразу для выражения этой мысли. Это значит иметь слог, который имеют только великие писатели»[5].

  • [1] Белинский В. Г. Поли. собр. соч.: В 13 т. М., 1953—1959. Т. 9. С. 224—225.
  • [2] Цит. по: Виноградов В. В. Язык Гоголя и его значение в истории русскогоязыка // Материалы и исследования по истории русского литературногоязыка. Т. 3. С 5.
  • [3] Цит. по: Виноградов В. В. Язык Гоголя и его значение в истории русского языка. С. 5.
  • [4] Гоголь Н. В. Собр. соч. Т. 6. С. 182.
  • [5] Белинский В. Г. Поли. собр. соч. Т. 6. С. 355.
 
Посмотреть оригинал
< Пред   СОДЕРЖАНИЕ   ОРИГИНАЛ     След >