Формирование новых стилистических категорий

Наличие кодифицированных норм русского литературного языка сказалось на завершении процесса формирования его стилистической системы как ряда функциональных книжных стилей и разговорного стиля, широко используемого в речевой практике.

Этому способствовало распределение (и закрепление) языковых ресурсов всех уровней по стилистическим категориям.

В процессе кодификации определялся функционально-стилистический статус языковых средств как нейтральных (а, бы, говорить, закрыть, машина, осень, правый, сложный, тот, четыреста, шесть, щедро, ясно и т. п.) или стилистически окрашенных — книжных (т. е. высоких: воздать, воспрепятствовать, гетерогенный, дееспособный, евхаристия, инаугурация, некий, отечески, пленительно, в третьей cmenetiu и т. п.) и разговорных (т. е. сниженных: арендаторша, братан, впритирку, грязнёхонько, дурацкий, жуликоватый, кабы, лупасить, наловчиться и т. и.). Стилистически сниженные единицы, например, наличествуют во всех лексико-семантических группах глаголов и фиксируются толковыми словарями {вздорить, засрамить, застыдить, корить, переругаться, разворчаться, ругнуть, скандалить, склочничать, хаять — глаголы словесной брани; ворковать, гавкать, гоготать, зудеть, пикнуть, рычать, фыркать, хмыкать, щебетать, шушукать — звукоподражательные глаголы речевой деятельности).

Но стилистическая окраска средств языка — это «явление сложное, двустороннее; это синтез коннотаций двух типов: функционально-стилевой и эмоционально-экспрессивной»¹. Эмоционально-оценочные компоненты сигнализируют об оценке, заключенной в семантике языковой единицы: положительно-оценочной (мелиоратйвной) или отрицательно-оценочной (пейоратйвной). Они обусловливают представление об экспрессивных возможностях слова: торжественное, риторическое, фамильярное, бранное и т. д. Кроме того, коннотации передают прагматическую информацию, которая тесно соединена с семантической, а зачастую «впрессована непосредственно в лексическое значение слова»^[1] ^[2]. Прагматическая информация извещает о намерениях автора текста (речи). Она является неотъемлемой принадлежностью стилистически маркированной лексики и демонстрируется стилистическими пометами «вежливое», «вульгарное», «грубое», «ироническое», «ласкательное», «неодобрительное», «презрительное», «пренебрежительное», «шутливое», «эвфемистическое».

Например, стилистическую тональность контекста «Святая дружба», вечная любовь, небеса души и многое в подобном роде, вздохи и загадочные взгляды, чувства и некая игра в них, поза, — всё перемешивалось и создавало туманно-бродящий напиток... (Б. Зайцев. «Жизнь Тургенева») формируют единицы высокого стиля святой— ‘перен. проникнутый чем-либо высоким, возвышенный, идеальный (поэт., устар.)’; вечный — ‘бесконечный по времени, без начала и конца (книжн.). 11 Не перестающий существовать (книжн.)’; некий— ‘какой-то, некоторый (книжн.)’ и положительно-оценочные традиционные поэтизмы душа, любовь, небеса.

Употребление, согласно стилистическим свойствам, лексико-фразеологических единиц, синтаксических конструкций, средств и способов связи в условиях литературно-нормированной речи должно осуществляться в рамках стилистических норм. Изменение стилистической окраски слова или фразеологизма может отражать «не только историю отдельных слов, но и “перемещение” целых серий слов из одного стиля литературного языка в другой, а нередко и появление новых для литературного языка стилистических категорий»^[3].

Стилистическая система литературного языка реагирует, хотя и своеобразно, также на процессы, протекающие в жизни общества. Так, ко второй половине XX в. внутри сложившихся стилей под влиянием экстралингвистических факторов сформировались новые стилистические категории.

В советскую эпоху публицистический стиль функционирует как стиль партийно-публицистический, что обусловлено развитием стилистической категории, называемой языком идеологии. Признаком партийно-публицистического стиля является строгое следование нормативно-стилистическим предписаниям, выдержанность, торжественность, риторичность, пафос, характерные и для партийных газет, журналов, выступлений руководителей компартии, и для передовых и официальных статей в других изданиях. «Язык идеологии» как стилистическая категория обладает рядом признаков:

1) определенная, притом приоритетная, сфера общественного функционирования (партийная и массовая печать, тексты любых жанров о партии);
2) использование преимущественно в передовых статьях газет и журналов;
3) четкое следование стилистической норме в отборе языковых средств всех уровней;
4) использование экспрессивных средств в целях создания высокой патетики, торжественности;
5) наличие двух взаимообусловленных прагматических установок: идеологического воздействия на массы — обезличенного широкого адресата (в текстах партии) и демонстрации преданности партии (в текстах, адресованных партии). Партия выдвигает в печати все идеологические установки, оценки, отражающие ее волю как «волю народа». Партии адресуются тексты, передающие преданность и любовь народа, положительные оценки ее деятельности и т. п.;
6) выбор различных оценочных языковых единиц для выражения одобрения/неодобрения как средства открытого партийного руководства и положительно-оценочных единиц для одобрения, демонстрации официальной солидарности с партийной линией. Например:

Под руководством нашей, славной Коммунистической партии, её Центрального Комитета и Советского правительства народы нашей необъятной и могучей социалистической Родины в творческом, радостном и героическом труде воздвигают величественное здание коммунизма, претворяя в жизнь многовековую мечту человечества о построении коммунистического общества, об изобильной, счастливой и радостной жизни.

(«Книга о вкусной и здоровой пище», 1955, вступление)

В текстах стилистической категории «язык идеологии» идеологическое содержание преобладает над информационным. В значениях многих слов идеологический компонент становится модально-оценочным (партийный, работница, трудящийся,; единоличник, обыватель, подкулачник и т. п.). Это свойственно текстам публицистического стиля в целом, но прежде всего — обращенным к массовой аудитории.

В условиях советской действительности состав общественно-политической лексики и ее присутствие во всех стилях речи расширяется — включается в повседневную речь. В составе активного словаря оказываются не только наименования партийных, правительственных органов (парткому пленуму слёту съезду треугольнику ЦКу партийная ячейка и т. п.), обозначения абстрактных понятий идеологического характера (типа партийности сознательность) у названия людей, участвующих в строительстве коммунизма и управлении государством (активист, коммунист, комсомолец_уобщественнику ударник и др.) или препятствующих развитию нового (классовый враг, кулак, саботажник, перегибщик и др.), но и номинации, связанные с существованием социалистического государства в целом (партийная линия, пятилетка и т. п.)¹. Здесь продолжает действовать тенденция к развитию переносных значений у слов специальной, терминологической лексики, характерная для русского литературного языка второй половины XIX в. Например, военные термины в переносных значениях пополняют общественно-политическую лексику (политическая борьба, политическая боеспособность, всемирно-исторические победы ит.д.).

Неотъемлемой частью «языка идеологии» являются политические антропонимы (прежде всего Ленин), а также названия исторических событий. Наблюдается интенсивное образование прилагательных с качественно-харакгеризующим значением от имен собственных (гагаринский, ленинский, стахановский), создаются идеологические ярлыки (ежовщина, сталинист ит.п.). Например:

Я обращаюсь [в своих поэмах «Суд памяти» и «Даль памяти»] к истории России, которая, по выражению Владимира Ильича Ленина, выстрадав марксизм, пришла к Великой Октябрьской революции и первой вступила на путь коммунистического обновления мира.

(Е. Исаев)

В публицистическом и официально-деловом стилях, в разговорной речи 50—70-х годов XX в. следует отметить актуализацию стилистической категории умолчания, которая понимается как недосказанность^[4] ^[5]. Эта стилистическая категория связана с сокращением доли информации в значениях языковых единиц в контексте, с приведением к смысловой неопределенности за счет использования эвфемизмов (от греч. euphemeo — ‘говорю вежливо’) — слов, заменяющих «неудобные», нежелательные в какой-либо ситуации слова и фразеологизмы.

Советская эпоха выработала свой набор эвфемизмов, и самыми типичными в партийной публицистике и документах официально-делового стиля были определения некоторый и отдельный (некоторые недостатки, отдельные товарищи)^[6].

Эвфемизмы советской эпохи, с одной стороны, «ретушировали» описание недостатков в различных сферах жизни, представляя пороки не в их истинном свете, делали критику лицеприятной (например: взять, вынести, принести вместо украсти, недочёты вместо ошибки', врачи потеряли больного). С другой стороны, их использование было нацелено на защиту социалистического образа жизни, укрепление авторитета партии, веры людей в социалистические идеалы. Стилистическая функция таких слов заключена в сглаживании негативного компонента оценки. Умолчание «лакировало действительность»^[7]. В этом проявляется прагматика стилистической категории умолчания.

В семантике текстов в связи с этим выявляется тенденция к “глобализаци и”: все достижения и успехи Советской страны признаются мировыми, достигающими космических масштабов, говорится о мировой революции, победе идей социализма во всём мире, часто вместо конкретного наименования (гипонима) используется обобщающее (гипербним), преобладают формы превосходной степени прилагательных (величайший, мудрейший, широчай- ший ит. п.).

Все большую популярность приобретает жанр официального письма (открытого или закрытого), особенно такая разновидность, как письма трудящихся, в которых нередко частные вопросы обсуждались как первостепенные, но игнорировались актуальные проблемы современности.

В советский период развития русского литературного языка как отражение влияния норм кодифицированной книжной речи на разговорную по-новому проявляется феномен канцелярйта, особенно в языке пропаганды и в устной речи. Носители литературного языка в советском обществе воспринимали языковой стандарт, кодифицированную норму как строго обязательную, отсюда сближение устной и письменной форм публицистической и официально-деловой речи, образцом которой были газеты, речь дикторов Всесоюзного радио и Центрального телевидения.

Доминировали тексты информационного и пропагандистского содержания. Экспансия языка пропаганды была заметна и в научных текстах, и в художественной литературе. Стилистика приводимого в печати документа определяла критерии устной публичной речи. «...Ориентация на язык именно официально-деловых документов, а не каких-либо иных типов текстов, в тех случаях, когда говорящий или пишущий ощущает необходимость отойти от общего, повседневного, бытового языкового употребления... объясняется высоким авторитетом официально-делового стиля. Его общественная роль очень велика, он перестал быть достоянием замкнутой группы людей, к нему приобщились широкие массы трудящихся, которые активно участвуют в управлении делами предприятий, учреждений, государства», — отмечал А. И. Горшков^[8] (см.: широкие массы трудящихся, участвуют в управлении в научном тексте как иллюстрация этого вывода). Литературный язык подвергся экспансии текстов научно-технического и управленческо-организационного содержания, и это проявилось в характере канцелярита.

Канцелярит 50—70-х годов XX в. обладал рядом специфических признаков. Наиболее заметный — стилистический (многословие, многокомпонентность). Тенденции к семантической конденсации (т. е. выражению одной языковой единицей нескольких смыслов, или сем) противостоит тенденция к созданию составных наименований (головной убор, жилая площадь, постельные принадлежности, продукты питания), использованию описательных глагольно-именных оборотов (произвести разработку, служить причиной, поставить вопрос). Описательные обороты используются для выражения экспрессивных (метафорических, метонимических) смыслов и, возникая в публицистике, становятся неотъемлемым признаком языка печати. Распространяясь в общении, они вытесняют словарные номинации из разговорной речи уже как клише и штампы (труженики стальных магистралей, люди в белых халатах, голубое топливо, чёрное золото). Ср. воспринятые узусом в их номинативном назначении: начальная школа, слепой полёт, резервы производства, полевой стан.

В середине XX в. в системе литературного языка оформляется статус разговорного стиля литературного языка и литературного (экспрессивного) просторечия как функционально-стилистических категорий разговорной речи, устной формы бытования литературного языка. В основе их выделения лежит экспрессивность, актуализирующаяся как бы в противовес строгой регламентированности нормированного литературного языка.

В функционировании языка тенденции к регулярности, определяющейся знаковым характером языка (как средства общения, выражения мысли и номинации предметов и явлений), противостоит тенденция к экспрессивности, которая обусловлена стремлением преодолеть языковой автоматизм. Наиболее заметно это в разговорной речи, поэтому она считается основным источником пополнения литературного языка экспрессивными элементами. Названные тенденции «сложно взаимодействуют на разных уровнях языковой системы, причем их действие сталкивается и с качественно иными движущими силами, значение которых возрастает вместе с закреплением в сознании говорящих представлений о языковой норме, языковом стандарте. Эти силы, силы литературной традиции и “образца” литературной речи, препятствуют многим экспрессивным смещениям в языке, и они же удерживают в литературном языке целый ряд нерегулярных образований, от которых давно освободилось бы менее связанное традицией просторечие»¹.

Авторы монографии «Русская разговорная речь» (1973), определяя статус разговорной речи, доказывали, что она не принадлежит к функциональным стилям кодифицированного литературного языка, что разговорная речь и кодифицированный литературный язык — это «разные языковые системы внутри литературного языка, очень близкие между собой на одних участках системы и очень далекие на других»^[9] ^[10]. При диалектическом взаимодействии кодифицированного и некодифициро- ванного своеобразие их противопоставления заключается в том, что, во-первых, каждый носитель литературного языка владеет и кодифицированным литературным языком, и разговорной речью, а во-вторых, использование литературного языка или разговорной речи обусловлено особенностями коммуникативной ситуации либо контекста.

С увеличением доли устной формы коммуникации (радио, телевидение), в которой используются средства всех уровней и стилей литературного языка, к 70-м годам XX в. пришло время говорить о стилистических особенностях разговорной речи, об оформлении стилевой категории «разговорный стиль» (литературно-разговорная речь). Этот стиль преобладает в сфере СМИ (например, в авторских программах телеведущих), в публичных выступлениях на общественно значимые темы.

В стилевой системе устной речи разговорный стиль определяют как кодифицированную речь, противопоставляя ей обиходно-бытовую речь, просторечие, различающиеся признаками коммуникативными (официальность/неофициальность обстановки, подготовленность/неподготовленность речевого акта) и стилевыми (степень привлечения письменных форм и использования речевых стереотипов, полнота структур, диапазон выбора вариантов и т. п.)¹.

[1] Крылова О. А. Лингвистическая стилистика. М., 2006. Кн. 1. С. 73.
[2] Апресян Ю. Д. Избр. труды: В 2 т. Т. 2. Интегральное описание языка и системная лексикография. М., 1995. С. 145.
[3] Левин В. Д. Очерк стилистики русского литературного языка конца XVI — начала XIX в. М., 1964. С. 3.
[4] См.: Протченко И. Ф. Развитие общественно-политической лексики в советскую эпоху // Развитие лексики современного русского литературного языка. М., 1965.
[5] См.: Сеничкина Е. П. Семантика умолчания и средства ее выражения в русском языке. М., 2002. С. 6—7.
[6] См.: Сеничкина Е. П. Эвфемизмы русского языка. М., 2006. С. 9—10. Использование эвфемизмов в других стилях может быть связано с соблюдением этических требований, норм вежливости.
[7] Ср. оценку Б. А. Ларина, данную в статье «Об эвфемизмах» (1961): «Харак-терным для социалистической эпохи является разоблачение эвфемизмов ипредпочтение прямых, иногда резких и грубоватых выражений».
[8] Горшков А. И. Теория и история русского литературного языка. С. 289.
[9] Шмелев Д. Н. О некоторых тенденциях развития современной русской лексики / / Развитие лексики современного русского литературного языка. С. 7.
[10] Русская разговорная речь. С. 24.