б. Религия, политика, общество
В силу многообразия религиозных движений и конфессий, их особенностей, регионов их распространения, анализ проблем религиозно-политического взаимодействия должен опираться на конкретный фактический материал, т. е. исследователю принципиально важно знать, о какой конкретно религии, стране, политической системе идет речь и в какой период общественного развития данное взаимодействие рассматривается. Однако это не означает отсутствия общих закономерностей, обусловливающих развитие и характер взаимоотношений религии и политики, отсутствия общих оснований, позволяющих им во все эпохи (за исключением первобытной, когда политика как особая сфера жизнедеятельности людей, связанная с властью в обществе, с государственным устройством, еще не сформировалась) вступать в соприкосновение, зачастую тесно переплетаясь.
Во-первых, религия и политика есть явления общественные. Религия формируется и развивается в обществе и под его влиянием, в свою очередь оказывая воздействие на многие процессы, происходящие в социуме. В политический процесс вовлечены люди или обладающие религиозным сознанием, или занимающие какую-либо позицию (пусть неопределенную) в отношении религии. Известный отечественный исследователь религии Л. Н. Митрохин подчеркивал, что специфика религии, позволяющая ей выступать средством оправдания различных социально-политических идеалов и программ, заключается в ее способности оформлять частные, исторически изменчивые политические интересы во всеобщей, универсальной форме, апеллируя к ценностям, имеющим сверхъестественное происхождение, а потому превосходящим по значению любые земные интересы. Так, Крестовые походы на Восток в XI—XIII вв. преследовали в том числе и задачу канализации энергии безземельных западноевропейских рыцарей, являвшихся источником бесконечных столкновений и смут. Однако на передний план вышли лозунги освобождения от «неверных» «Гроба Господня», вызвавшие колоссальный религиозный энтузиазм и обеспечившие длительную популярность крестоносного движения. Впервые призыв к походу на Восток прозвучал в выступлении папы Урбана II в Клер- моне (1095), причем понтифик прямо говорил о «повелении Христа», а слушавшие его громко восклицали: «Так хочет Бог! Так хочет Бог!».
Во-вторых, наибольшими возможностями для влияния на политический процесс располагают эксклюзивистские религии. Для них (или их отдельных направлений) характерно представление об обладании высшей, исключительной, «единственно верной» истиной, автоматически ведущее к отрицанию аналогичного статуса за другими религиозными системами. К числу эксклюзивистских относятся прежде всего такие монотеистические религии, как христианство и ислам, в меньшей степени — иудаизм. Конечно, взаимосвязь с политикой характерна и для политеистических религий. Но только в рамках эксклюзивистских систем интегрирующе-дезинтегрирующая функция религии, в особенности ее второй компонент, проявляется наиболее рельефно, вплоть до появления политических конфликтов. Например, в Древней Греции и Древнем Риме религия была важным фактором интеграции общества, но не играла сколько-нибудь существенной роли во внешней политике. Римляне, осуществляя завоевания, не стремились навязать другим народам веру в своих богов, полагая невозможной их связь с иными социумами, кроме римского, и в то же время не считая религии подчиненных народов ложными. Экспансия же христианских и мусульманских стран всегда в той или иной степени сопровождалась стремлением навязать побежденным свою религию, полагаемую «истинной», да и сами завоевания часто осуществлялись с официально прокламируемой целью «обращения неверных». Именно в христианском и мусульманском мирах наиболее часто присутствуют готовность жертвовать жизнью во имя веры и рассмотрение тех, кто не разделяет ее догматов, в качестве «чужих» и, соответственно, отталкивание от них.
В-третьих, необходимо иметь в виду, что потенциал, по крайней мере, крупнейших религий допускает самые разнообразные возможности их использования. Опираясь на те или иные сакральные тексты, различным образом их интерпретируя, можно отстаивать подчас совершенно противоположные политические позиции. Используя Библию и Коран, нетрудно отыскать аргументы как в пользу негативного, так и терпимого и уважительного отношения к иноверцам. Современные воинствующие исламисты предпочитают не ссылаться на те суры Корана, где христиане и иудеи названы «людьми Писания», акцентируя внимание на жестких и непримиримых коранических высказываниях в их адрес. Напротив, либеральные мусульмане с целью опровержения мифа об особой нетерпимости ислама обязательно процитируют следующие аяты: «Нет принуждения в религии» (К 2.256); «И скажи: Истина — от вашего Господа: кто хочет, пусть верует, а кто хочет, пусть не верует» (К 18.29). В связи со сказанным выше встречающиеся даже в научной литературе обобщения типа «ислам (или христианство) — религия мира» (или, наоборот, войны), «Библия и Коран всегда призывают к миру» и т. д., следует считать несостоятельными. В случае необходимости ссылками на те или иные священные тексты, на «волю Бога» обосновываются как Крестовые походы, так и вооруженный джихад против «неверных».
В-четвертых, следует учитывать, что влияние религиозного фактора на политику может быть большим или меньшим, иногда — практически неуловимым, но никогда не является единственно определяющим. Религиозные конфликты в чистом виде, не связанные с какими-либо общественно-политическими явлениями, возможны (и то далеко не всегда) лишь в форме богословских дискуссий, например, споров по догматическим вопросам на Вселенских соборах. В этой связи представляются одинаково неприемлемыми существующие как в обыденном сознании и СМИ, так и в научной литературе тенденции к недооценке или переоценке роли религиозного фактора в политической жизни.
Недооценка обычно выражается в вынесении за скобки религии при анализе важнейших тенденций политического развития целых исторических периодов (например, отечественные историки до сего дня в значительной степени игнорируют роль религиозного фактора во внутренней и внешней политике стран европейской культуры в XVIII— XIX вв.), или в утверждениях о том, что религия лишь цинично используется теми или иными силами для решения политических задач. Хотя последнее, безусловно, имело и имеет место — Наполеон Бонапарт, будучи далеко не религиозным человеком, способствовал восстановлению прерванных в годы Великой французской революции отношений с папством и даже иногда представлял войну против Англии в качестве акта борьбы с «протестантской ересью», исключительно в расчете на укрепление своего внутри- и внешнеполитического престижа; советские руководители в 1970—80-е гг. побуждали духовенство к заявлениям о поддержке «миролюбивой внешней политики КПСС», проведению различного рода миротворческих форумов с целью иллюстрации тезиса о «морально-политическом единстве» всего советского народа — как верующей его части, так и нерелигиозной. На субъективном уровне исключать искреннюю религиозную мотивацию тех или иных политических действий ни в коем случае не следует, поскольку основная масса населения нашей планеты (в том числе и политики) как в настоящем, так и, в особенности, в прошлом является религиозной. Несомненно, исламисты-«камикадзе», атаковавшие США 11 сентября 2001 г., были убеждены в божественной справедливости своего дела, в том, что они исполняют «волю Аллаха». Говорить о политизации религии можно лишь тогда, когда политические средства используются в религиозных целях, а не наоборот.
Переоценка роли религиозного фактора выражается в представлениях о том, что религиозная принадлежность людей полностью детерминирует их политическое поведение. Так, в Англии XVIII — начала XIX в. отказ предоставить католикам политические права мотивировался обычно тем, что, находясь в духовной зависимости от иностранного монарха — папы, они не могут быть полностью лояльны к английскому королю. Современные северокавказские мусульманские лидеры и политики склонны ставить знак равенства между понятиями «ваххабит» и «террорист», хотя на практике идея ведения «вооруженного джихада» против России часто выдвигалась и осуществлялась представителями традиционного для данного региона суфийского ислама. В свою очередь, далеко не все сторонники «очищения» ислама (не вполне основательно именуемые «ваххабитами») являются сторонниками создания шариатского государства, тем более — вооруженным путем. Наконец, утверждения о неизбежности распада полиэтничной и многоконфессиональной Югославии, произошедшего в начале 1990-х гг., оставляют без ответа следующий вопрос: почему при наличии долговременных тесных связей между религиозной и этнической принадлежностями (сербы в основном православные, хорваты и словенцы — католики, босняки — мусульмане и т. д.) югославское государство, пусть и с перерывом, просуществовало около семи десятилетий?
Таким образом, учитывать (но не переоценивать) влияние религиозного фактора на политику совершенно необходимо в целях понимания политических процессов прошлого и настоящего. Рассмотрим теперь конкретные формы взаимодействия религии и политики.
