Функционирование и развитие культуры.

В отличие от становления строится как объяснение усложнения и совершенствования уже сложившихся структур. Предпосылкой и движущим стимулом развития выступают «ситуации разрыва», т. е. проблемы, требующие своего разрешения. Развитие происходит при разрешении ситуаций разрыва за счет усложнения деятельности или каких-то других структур (схем, социальных институтов, общения и пр.), но принципиально в рамках сложившейся культуры. В результате разрешения одних ситуаций разрыва возникают другие, и так до тех пор, пока не удается разрешить серию замкнутых друг на друга взаимосвязанных проблем. Функционирование культуры ведет к усложнению практически всех реалий культуры (базисного культурного сценария, институтов, деятельности, поведения людей и т. д.).

Кризис и распад культуры.

Развитие культуры рано или поздно приводит к тому, что основные реалии культуры перестают соответствовать базисному культурному сценарию. Начинается кризис культуры, как правило, проходящий две фазы. В первой новые реалии, не соответствующие действующему базисному сценарию, мимикрируют в форме этого сценария, т. е. истолковываются как обычные, традиционные культурные реалии. Во второй фазе создаются культурные «антисценарии» (противоречащие исходному базисному сценарию) и на их основе, а также новых культурных идей формируются «очаги новой культуры»^[1].

Кроме рассмотренных выше понятий схемы и знания необходимо ввести еще четыре — «диспозитивная конструкция», «логическая норма», «онтологическое построение» (соответствует идеальному объекту) и «методологические дискрипции». Примерами первого понятия являются аристотелевские категории, второго — правила в «Аналитиках», третьего — понятия души, движения и др., четвертого — различные комментарии Аристотеля по поводу науки в «Метафизике». Поясню эти понятия.

Понятие диспозитива, как известно, задает М. Фуко. «Что я пытаюсь ухватить под этим именем, — пишет Фуко, — так это, во-первых, некий ансамбль — радикально гетерогенный, — включающий в себя дискурсы, институции, архитектурные планировки, регламентирующие решения, законы, административные меры, научные высказывания, философские, но также моральные и филантропические положения, — стало быть: сказанное точно так же, как и не-сказанное, — вот элементы диспозитива. Собственно диспозитив — это сеть, которая может быть установлена между этими элементами.

Во-вторых, то, что я хотел бы выделить в понятии диспозитива, это как раз природа связи между этими гетерогенными элементами. Так, некий дискурс может представать то в качестве программы некой институции (т. е. публичного дискурса. — В. R), то, напротив, в качестве элемента, позволяющего оправдать и прикрыть практику, которая сама по себе остается немой (эта практика реконструируется как скрытый дискурс. — В. Р.), или же, наконец, он может функционировать как переосмысление этой практики, давать ей доступ в новое поле рациональности.

Под диспозитивом, в-третьих, я понимаю некоторого рода — скажем так — образование, важнейшей функцией которого в данный исторический момент оказывалось: ответить на некоторую неотложность. Диспозитив имеет, стало быть, преимущественно стратегическую функцию»^[2].

Используя понятия диспозитива, дискурса, властных отношений и ряд других (одновременно конституируя их), Фуко предпринимает анализ целого ряда феноменов (безумия, сексуальности и т. п.), выступающих одновременно как культурно-исторические и индивидуальнопсихические образования. Для наших целей необходимо отметить, что понятие «диспозитив» связывает предметные образования, принадлежащие разным научным дисциплинам (истории, семиотике, герменевтике, теории деятельности и др.). Этот момент Фуко артикулирует в представлении об диспозитиве как «гетерогенном ансамбле». Кроме того, диспозитив задает связь онтологических и прагматических (деятельностных) аспектов объясняемого явления. Диспозитив понимается Фуко и как объект, и как ответ на актуальную «неотложность».

Но не таковы ли и категории Аристотеля? Например, начало — это и объект («источник» и «сущее»), и характеристика познания («предпосылки, лежащие в основе доказательства», а также «цель»), и ответ на задачу рационального объяснения (начало как «причина»). «И вообще, говоря о началах, — пишет Аристотель, — говорится в стольких же значениях, как о причине: ибо все причины суть начала»^[3]. Но, конечно, Аристотель, в силу понятных причин, не имел понятия «диспозитив», поэтому мы будем говорить не о диспозитиве, а диспозитивной конструкции.

Диспозитивная конструкция — принципиально гетерогенное объектное образование, создаваемое мыслителем, связывающее онтологический план с задачами научного объяснения. Необходимость такой конструкции проистекала из представлений Аристотеля и задач, которые он должен был решить. Важно, однако, понять, что диспозитивная конструкция — это наше понятие, а не Аристотеля. В частности, онтологический аспект бытия он впервые конституирует, используя представления о сущности, сути бытия, началах, причинах, материи, форме. При этом Аристотель не отдает себе отчета, что он сам конституирует познаваемую реальность. Кант понимает это уже достаточно хорошо.

«Но свет, — пишет Кант, — открылся тому, кто первый доказал теорему о равнобедренном треугольнике (безразлично, был ли это Фалес или кто-то другой); он понял, что его задача состоит не в исследовании того, что он усматривал в фигуре или в одном лишь ее понятии, как бы прочитывая в ней ее свойства, а в том, чтобы создать фигуру посредством того, что он сам a priori, сообразно понятиям мысленно вложил в нее и показал (путем построения). Он понял, что иметь о чем-то верное априорное знание он может лишь в том случае, если приписывает вещи только то, что необходимо следует из вложенного им самим сообразно его понятию. <...> Естествоиспытатели поняли, что разум видит то, что сам создает по собственному плану, что он с принципами своих суждений должен идти вперед согласно постоянным законам и заставлять природу отвечать на его вопросы, а не тащиться у нее словно на поводу, т. к. в противном случае наблюдения, произведенные случайно, без заранее составленного плана, не будут связаны необходимым законом, между тем как разум ищет такой закон и нуждается в нем. <...> Я полагал бы, что пример математики и естествознания, которые благодаря быстро совершившейся в них революции стали тем, что они есть в настоящее время, достаточно замечателен, чтобы поразмыслить над сущностью той перемены в способе мышления, которая оказалась для них столь благоприятной, и чтобы по крайней мере попытаться подражать им. <...> Не разрешим ли мы задачи метафизики более успешно, если будем исходить из предположения, что предметы должны сообразоваться с нашим познанием, а это лучше согласуется с требованием возможности априорного знания о них, которое должно установить нечто о предметах раньше, чем они нам даны. <...> Что же касается предметов, которые мыслятся только разумом, и притом необходимо, но которые (по крайней мере так, как их мыслит разум) вовсе не могут быть даны в опыте, то попытки мыслить их (ведь должны же они быть мыслимы) дадут нам затем превосходный критерий того, что мы считаем измененным методом мышления, а именно что мы a priori познаем о вещах лишь то, что вложено в них нами самими»^[4].

Чтобы задать понятие «логическая норма», вспомним общую линию развития идей от Сократа до Аристотеля (речь, естественно, идет о нашей реконструкции). Сократ открыл, что если давать правильные определения предметов (вещей), о которых ведется рассуждение, и строго придерживаться определений, то рассуждение будет непротиворечивым. Это можно понять так, что он предложил заменять эмпирические явления специально созданными конструкциями (у эмпирического явления бесконечное количество свойств, а определение задает явление в виде ограниченного набора характеристик, которые к тому же не реагируют на изменение контекста).

Платон превращает предметы, заданные определениями, в идеи и требует, чтобы идеи задавали определенный род бытия (единое есть многое). Правильная мысль, с его точки зрения, ориентируется на мир идей.

Аристотель, с одной стороны, заменяет идеи категориями, с другой — создает правила. Категории дополнительны к правилам, обеспечивая их применение к конкретным случаям. Поясню последний момент еще раз. Возьмем для примера «вид» и «род». В «Категориях» Аристотель определяет их так: «Вид есть подлежащее для рода, ведь роды сказываются о видах, виды же не сказываются о родах»^[5]. Что значит «сказываются»? Очевидно, Аристотель имеет в виду рассуждающего человека, который приписывает предметам определенные свойства. Человек может рассуждать правильно, а может и ошибаться. Причина ошибок, пишет Аристотель в «Метафизике», может быть двояка: «Не в вещах, а в нас самих»^[6]. Если рассуждающий «сказывает» (переносит, приписывает) свойства от Сократа к человеку, то он рассуждает неправильно, если же от человека к Сократу, то правильно (хотя Сократ мудр, но не все люди мудры; в то же время все люди смертны, и Сократ тоже).

Другими словами, категории — это латентные правила, и Аристотель их строит так, чтобы можно было рассуждать непротиворечиво. Но и сами правила строятся Аристотелем, так сказать, с оглядкой на категории, ведь последние задают те свойства предметов, которые нужно контролировать в рассуждении. Однако, как я показываю выше, проблема была значительно сложнее, чем просто нормирование рас- суждений. Необходимо было построить правила и категории, обеспечивающие получение знаний, которые описывали отдельные рода бытия (научные предметы), а также разрешить проблемы, волновавшие греческую личность и общество. В результате Аристотель расширяет набор и правил, и категорий, создавая «Вторую Аналитику»; кроме того, он создает, как бы мы сегодня сказали, первые образцы античных наук.

При изложении полученных результатов Стагирит, вероятно, вынужден был решать довольно сложную задачу: дать указания для личности, чтобы мыслящий не делал ошибок, охарактеризовать новое понимание реальности и, наконец, обосновать все построение, сделав его убедительным для других. Решение первой задачи выливается в построение правил, второй — в характеристику новой онтологии (категорий и науки), третьей — в методологические пояснения и построения. Теперь можно ввести понятия «логической нормы», «онтологического построения» и «методологических представлений».

Логические нормы — это система правил, позволяющих получать непротиворечивые знания, они относятся к определенной предметной области и разрешают ряд индивидуальных и социальных проблем (например, создают представления о любви для становящейся античной личности; характеризуют душу таким образом, чтобы можно было правильно мыслить). Предметная область хотя и имеет коррелят в эмпирии (платоническая любовь как-то связана с эмпирическим феноменом любви, движение в «Физике» — с наблюдаемыми движениями тел), но это прежде всего конструкция, заданная категориями и методологическими представлениями.

Онтологические построения создаются с использованием диспозитивных конструкций (категорий, начал). При этом ученый приписывает изучаемому явлению такие свойства, которые позволяют мыслить его непротиворечиво и одновременно решить интересующие ученого индивидуальные и социальные проблемы.

Методологические дискрипции, например характеристика в «Метафизике» и «Аналитиках» того, что такое наука или почему ошибается некто мыслящий нечто, — это, с одной стороны, рефлексивные знания, с другой — момент практики мышления и жизни мыслящей личности. Когда Аристотель, размышляя о природе мышления, пишет, что «Мир не хочет, чтобы им управляли плохо. Не хорошо многовластье: один да будет властитель» или «Если поэтому так хорошо, как нам — иногда, богу — всегда, то это — изумительно», это и методологические дискрипции, и практика мысли.

Если судить по работам Аристотеля, складывается определенный баланс между диспозитивными конструкциями, логическими нормами и методологическими дискрипциями. Например, недостатки логических норм восполняются диспозитивными конструкциями и методологическими дискрипциями, и наоборот.

• [1] См.: Розин В. М. Развитие права... — С. 331—339.
• [2] Фуко М. Воля к истине. По ту сторону знания, власти и сексуальности. — М.,1996. — С. 368.
• [3] Аристотель. Метафизика. — С. 78.
• [4] Кант И. Критика чистого разума. — С. 86—58.
• [5] Аристотель. Категории // Соч.: В 4 т. — М., 1978. — Т. 2. — С. 57.
• [6] Аристотель. Метафизика. — С. 39.