Критический реализм в России

Особо полно критический реализм осуществился в России, где показал общество как "темное царство" "мертвых душ", "живых трупов", "униженных и оскорбленных", "бедных людей", а страдания человека - как "обыкновенную историю". Эстетические идеалы прямо воплощались в герое романтизма, реализм же сложно опосредует их через целую систему образов, выражающих отношение художника к миру. Идеал в критическом реализме часто утверждается через отрицание ("Он проповедовал любовь враждебным словом отрицанья").

Процесс художественного развития в России проходил убыстрение, с укороченными и совмещенными циклами. Часто в одном литературном явлении в свернутом виде, совмещаясь друг с другом, предстают черты и фазы, находящиеся в "нормальном" историческом процессе на огромных, порой многовековых расстояниях. В творческой судьбе одного художника (Лермонтов, Гоголь) совершался переход от романтизма к реализму. Творчество Пушкина вместило в себя и Возрождение, и классицизм, и романтизм, и догоголевский реализм.

Пушкин открыл русской литературе "окно в Европу", придал ей направление, вызывающее общемировой отклик, поставил вопросы, на протяжении целого века решавшиеся русской классикой. "Энциклопедию русской жизни", концептуально значимую и общечеловечески интересную, дает Пушкин в "Евгении Онегине". Проблемы власти и совести, зла и справедливости, традиции и личного волевого усилия исторического деятеля, роли насилия в историческом процессе и другие и ныне актуальные общемировые вопросы рассматривает Пушкин на национальном материале в трагедии "Борис Годунов". Самобытный и шекспироподобный "Борис Годунов" рисует Россию эпохи Средневековья и в то же время показывает авантюриста-самозванца Григория Отрепьева - первую русскую личность, типичную для новой эпохи. Авантюрная проблематика, затронутая в этом образе, найдет свое продолжение в "Пиковой даме" (образ Германна с его авантюризмом). В маленьких трагедиях ("Пир во время чумы", "Моцарт и Сальери", "Каменный гость"), сюжетные коллизии которых нарочито выведены за рамки национальной русской жизни, Пушкин решает общезначимые проблемы и исследует общечеловеческие страсти и этические начала (зло, добро, зависть, скромность, благородство, творческий порыв). В этих трагедийных миниатюрах возникают характеры западноевропейского происхождения, но осмысленные на основе русского жизненного опыта.

Поэма "Медный всадник" - необходимость гуманизации российской государственности

Острейшую социальную проблематику укрепления и гуманизации российской государственности несет "Медный всадник" Пушкина. В поэме решаются вопросы философии русской истории и раскрывается пушкинская концепция взаимоотношений личности и государства. Эта проблема философии русской истории актуальна и сегодня.

В поэме художественно анализируется политический конфликт Евгения и Петра I. Пушкин раскрывает их противостояние и две их равновеликие программы жизни и деятельности. Программа Евгения предполагает спокойную семейную жизнь, несуетное общественное служение с продвижением по службе, независимость и честь личности. Ключ к осуществлению программы - женитьба на Параше. Петр проектирует строительство мощной державы, ее военное, экономическое и культурное развитие, ключ которого - строительство Петербурга.

Обе эти программы поданы в поэме как равнозначные в своем величии. И хотя Евгений не помышляет о державных делах, его жизнь легко с ними сопрягается; его личные жизненные устремления направлены в русло державного течения ("местечко получу" - мечтает Евгений). Программа же Петра совершенно лишена выходов к проблеме личности. Конечно, державное процветание немало дает и простой личности, однако основные плоды процветания уходят на "расширенное воспроизводство" этого процветания, а также на благо приютившихся под сенью государственности "ума недальнего ленивцев", "которым жизнь куда легка!" Пиршество жизни ("и запируем на просторе", "и шум, и блеск, и говор балов") достается в основном на долю этих "ленивцев" из высшего света. Лишь остатки этого пиршества изредка перепадают простому человеку. Однако главное: державное развитие не сообразовано с жизнью маленького человека и идет вопреки его интересам.

И все же Пушкин славит русскую государственность. Для поэта она, при всех ее пороках, обеспечила независимость и целостность России. В этом пункте существенно расхождение Пушкина с концепцией Адама Мицкевича, для которого русская государственность - фактор только отрицательный - разрушивший национальную независимость и целостность Польши. Возражая историко-политическим идеям Мицкевича, Пушкин и хочет, чтобы Россия под ударами нового нашествия с Запада не повторила бы судьбы расчлененной Польши, о которой скорбит Мицкевич. Отсюда одическая хвала русской военной мощи:

Люблю воинственную живость Потешных Марсовых полей. Пехотных ратей и коней Однообразную красивость. В их стройно зыблемом строю Лоскутья сих знамен победных. Сиянье касок этих медных Насквозь простреленных в бою.

Однако, видя необходимость мощной российской государственности и славя ее успехи, Пушкин отвергает вседозволенность в действиях, направленных на осуществление исторически позитивного результата.

Суть обвинений Евгения в адрес медного монумента, олицетворяющего российскую державность, именно такова: в своих чудотворных строительных планах и свершениях великий царь не подумал о судьбе Евгения и Параши, и поэтому все его чудодеяния ничего не стоят в глазах маленького человека.

Кульминационный пункт поэмы - бунт Евгения против "державна полумира". Повод к бунту - гибель невесты Евгения. Причина же мятежа глубоко уходит в самый строй жизни самодержавного общества. Евгений винит в гибели своей невесты и в крушении своей судьбы не природную стихию, не ту власть, которая управляет Россией во время бедствия и не может справиться со стихией (Александр I), но Петра. При этом царь обвиняется вовсе не за выбор гиблого места для столицы империи, как об этом говорят многие интерпретаторы поэмы. Пушкин вкладывает в уста Петра убедительное экономическое, военно-стратегическое, геополитическое, природное и культурно-политическое обоснование выбора этого места. Петру ставится в вину неверно построенная, негуманная государственность, не озабоченная судьбой личности.

Медный кумир нарушает сформулированный Кантом нравственный категорический императив, согласно которому мы к людям должны относиться так, как хотели бы, чтобы они относились к нам.

Внутренняя формула бунта Евгения: строительство мощной державы не может идти за счет и вопреки личности, а лишь через и во имя нее; государственные успехи и достижения несостоятельны, если личность в державе несвободна и лишена возможности достичь своих жизненных целей и обрести радость в семье и в сфере общественного служения.

Сцена бунта Евгения дана тем же архаично-возвышенным слогом, что и картины Вступления, передающие замыслы Петра и рисующие величие их свершений. Стиль концептуально нагружен и несет идею: государственность необходима, но она развилась в противочеловечном направлении. Бунт осмысляется Пушкиным не как исторически продуктивное действие, а лишь как вынужденное и неизбежное при сложившемся движении истории.

В сцене бунта Евгения "грозный царь" впервые сам слышит угрозу. И этого-то он и не в состоянии спокойно перенести. Подданный уподобляется ему, становится с ним вровень, позволяет себе угрожать будущим "Ужо тебе!".

В художественной концепции этой многозначной поэмы живут разные пласты смысла.

Первый, поверхностный смысл "Медного всадника" - классицистический, он усваивается читателем, исходящим из опыта абсолютизации абсолютизма и приоритета власти по отношению к личности. Внешний "обманный" семантический слой "Медного всадника" утверждает официозную идею, знакомую каждому человеку пушкинской эпохи, сформированную в недрах классицистической культуры: личность (частное) должна быть подчинена государству (общему), общее господствует над частным, державные интересы возвышаются над индивидуальными. Неадекватность классицистической трактовки поэмы в том, что ни в тексте поэмы, ни в ее эпилоге нет мотива примирения поэта с трагедией Евгения во имя торжества "всеобщего", государственного начала. Если бы концепция пушкинской поэмы сводилась к этой идее, то перед нами было бы заурядное произведение, находящееся на уровне обыденного сознания эпохи.

Второй, семантический, слой - романтический. Этот смысл проявляется в диалоге текста поэмы с читателем романтической художественной традиции, которая накладывалась на "родную" для нее почву общественных разочарований, порожденных постдекабристской ситуацией. Романтический слой смысла "Медного всадника" несет образ одинокой мощной личности "державца полумира", призванного властвовать над дикой природой и над "толпой"; несет идею: герой, улучшая жизнь, ее ухудшает. Этот слой смысла, как и классицистический, не вырывается за границы обыденного сознания эпохи.

Присутствие двух "обманных" слоев смысла делает и без того сложную по своей поэтике повесть "загадочной". Глубинным семантическим слоем эти два "обманных" слоя смысла дополняются, обогащаются и замещаются. Глубинный слой смысла, определяющий художественную концепцию "Медного всадника", - реалистический: личность социальна и самоценна; ее судьба неотделима от судьбы государства; только через личность и во имя личности (а не вопреки и не за счет нее!) может развиваться государственность.

Ценность тщательно спрятанной и зашифрованной реалистической художественной концепции - и в ее возвышении над обыденным сознанием эпохи, и в ее гуманистическом "на все времена" решении: никакая "всеобщность" не может благополучно существовать за счет личности. Прорыв в конце первой трети XIX в. к столь высокому решению проблемы ставит художественную концепцию "Медного всадника" на высочайший исторический пьедестал, много более высокий, чем гром-камень, на котором возвышается горделивый истукан "державца полумира".

Пушкин мыслит стилем и концепция - власть и личность должны быть едины - выражена и в стиле поэмы, в которой державно-одическое объединено с личностно-обыденным. На тонком острие "схождения" двух наречий (церковнославянский и русский разговорно-бытовой язык) и находится язык пушкинской поэмы. В ней делается крен в сторону то архаизации, то современной языковой стихии. И в этом поле между двумя полюсами и рождается некий поэтический магнетизм, который оказывается способным держать и оживлять даже многопудовую фигуру бронзового истукана. Там, где звучит тема Евгения, язык из одически-пафосного становится обыденно-повествовательным. Вся загадочность и таинственная прелесть этого языка в том, что совершенно обычные слова, соединяясь самым прозаическим образом, образуют великую поэзию:

Итак, домой пришел, Евгений Стряхнул шинель, разделся, лег. Но долго он заснуть не мог В волненьи разных размышлений.

А равновеликость Евгения Петру в момент бунта подчеркивается тем, что Пушкин говорит о Евгении в этом эпизоде таким же высоким, пафосным языком, каким он ранее говорил о Петре.

Стиль определяется направлением и характером "отклонений" художественного текста от "нейтрального языка".

На берегу пустынных волн Стоял он, дум великих вдаль глядел.

Прежде всего норму нарушает обозначение царя местоимением "он" без предшествующего прямого обозначения этого персонажа повествования - Петр. Этим подчеркивается исключительность и величественность героя повествования и достигается его одическая трактовка. Однако здесь же Пушкин употребляет не одическое слово "брег", а обыденное "берег". Вот и получается, что принцип построения фразы - сочетание одического и обыденного. Это и становится порождающим принципом построения всей поэмы (стиль - генная программа построения произведения).

Одическая речь - эстетический знак государственности, а обыденная - личности маленького человека. Стиль оказывается концептуально нагруженным. Он в каждой клеточке смысла передает общую концепцию поэмы: державное и личностное должно согласоваться и слиться воедино. Вкрапливание обыденного в высокое и высокого в обыденное осуществляется до конца поэмы. В финале Пушкин рассказывает о пустынном острове, на который наводнение занесло домишко ветхий.

У порога

Нашли безумца моего,

И тут же хладный труп его

Похоронили ради Бога.

В разговорно-обыденную речь, где употребляется столь низкое слово "труп" (не тело!), вдруг органично вплетается слово "высокого" ряда - "хладный". Оно поднимает маленького человека, ощутившего и свое достоинство и свои права, на уровень Петра и придает Евгению оттенок величия в его жалкой смерти. Концовка поэмы, как и ее начало, как и весь ее текст, построена по принципу сочетания одически высокого (государственного) и обыденного (личностного).

Все эти проблемы Пушкин относит не к частной ситуации бедствий, бунта и гибели бедного Евгения, а к русской истории, которая зримо присутствует в поэме. Если иметь в виду и основной текст поэмы, и ее подтекст, и ее черновики, то возникает длинная цепь царствований, охватывающая русскую историю. Звенья этой исторической цепи: варяги - боярство - Иван Грозный - Петр I - Екатерина II - Николай I - будущая послениколаевская эпоха, о которой возвещает дым и гром, когда полнощная царица дарует сына в царский дом... Создание хронологической цепи, включающей существеннейшие этапы русской государственности, перебрасывание далеко в прошлое календарных мостов свидетельствуют о концептуальном характере пушкинской поэмы. В ней разворачивается историческая панорама, позволяющая не только охарактеризовать царей и царствования, но и раскрыть философию истории. И главная мысль поэмы Пушкина остается актуальной и сегодня: в жизни общества необходимо сочетание личного и государственного начал, сопряжения человека и власти, их гармония.

До того как выйти в гоголевской "Шинели" на улицы Петербурга, русский критический реализм тяжело-звонко проскакал по потрясенным мостовым северной столицы.

Гоголь вмещает в себя необъятно много. В его творчестве русская литература одним пробегом необгонимой тройки, перелетая через века и государства, проносится через эпохи к новейшей натуральной школе, к литературе критического реализма. В творчестве Гоголя совмещены целые этапы историко-литературного развития. Его смех одними своими свойствами перекликается с шутливой карнавальной веселостью средневековой и возрожденческой комедии, другими - с иронией романтиков, третьими - с едкой насмешкой сатириков-реалистов нового искусства. Это смех серьезный и проницательный, умеющий за комедией разглядеть трагедию, сочетающий в себе бесшабашную удаль и грусть, незлобивую шутку, горький сарказм и отточенную сатиру.