Из культурного опыта России
Если признать, что человек, культура и общество представляют собой взаимосвязанное органическое единство, причем культура выступает и как творение каждого отдельно взятого человека, и как продукт общества в целом, то возникает один из коренных вопросов социологии и культурологии: чему нужно отдавать предпочтение, чтобы обеспечить культурный прогресс, — изменению человека или общества? Спор этот на теоретическом и практическом уровнях ведется с незапамятных времен, причем сторонниками изменения общества были, как правило, поборники разного рода социалистических учений, а их идейными противниками — люди, так или иначе связанные с религией. Еще В. Соловьев писал: «...было бы смешно видеть в социализме последнее вселенское откровение, долженствующее переродить человечество. На самом деле никакое изменение общественных отношений, никакое пересоздание общественных форм не может удовлетворить тех вечных требований и вопросов, которыми определяется собственно человеческая жизнь. Если мы предположим даже полное осуществление социалистической задачи, когда все люди одинаково будут пользоваться благами и удобствами цивилизованной жизни, с тем большей силой и неотступностью встанут перед нами эти вечные вопросы о внутреннем содержании жизни, о высшей цели человеческой деятельности»[1].
В дореволюционной России в извечном споре апологетов личности и общества противостояли две выдающиеся фигуры национальной и мировой истории — Л.Н. Толстой с его вселенским гуманизмом и почти навязчивой идеей самосовершенствования и В.И. Ленин с бескомпромиссно классовым подходом к обществу и не менее фанатичной идеей свержения существующего строя. Признавая, что спор этот столь же проблематичен, как и поиски ответа на вопрос «Что появилось раньше, курица или яйцо?» — отметим лишь крайнюю нетерпимость «коллективистов» по отношению к защитникам самоценности и суверенитета личности. «Вождь мирового пролетариата», например, считал великого писателя «помещиком, юродствующим во Христе», а главный порок писателя видел именно в «его отрицании политики и его проповеди нравственного самоусовершенствования»[2].
Словно отвечая Ленину, Толстой в своей «Исповеди» писал: «Изменять формы жизни, надеясь этим средством изменить свойства и мировоззрение людей, все равно что перекладывать сырые дрова в печи, рассчитывая на то, что есть такое положение дров, при котором они загораются. Загорятся только сухие дрова, независимо от того, как они сложены».
Когда Россию потрясла первая революция (1905), современниками которой были они оба, духовная элита страны — а в ней находилось немало марксистов, таких, как Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, П.Б. Струве, — содрогнулась от той оргии насилия и крови, которая подогревалась с обеих враждующих сторон и стоила нации и ее культуре несоизмеримых жертв. Боевым авангардом «левой» интеллигенции стали террористы, в частности наследники народовольцев — эсеры. По некоторым данным, только за пять лет (1905—1909) они убили 2700 и ранили 3200 человек — солдат, полицейских, случайных прохожих, в том числе женщин и детей. Тогда-то и появилась как реакция на события 1905—1907 гг. книга-предостережение, книга-пророчество с многозначительным названием «Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции» (1909). Строго говоря, она была посвящена не интеллигенции как всему образованному слою России, а лишь той его части, которую обычно относят к «левой» и «революционной». По выражению П.Б. Струве, «Вехи» «представляли собой «крик» или «вопль», вырвавшийся под влиянием созерцания хода и исхода русского освободительного движения»[3]. В книге было немало эмоций и несправедливых упреков в адрес интеллигенции в целом, однако значение этого труда в истории национальной культуры трудно переоценить. Один из тогдашних критиков сборника справедливо утверждал, что в нем подняты такие вопросы русского общества, «которыми оно живет, в которых таится живой источник его деятельности или зародыш его смерти»[4]. Недаром сторонники революционного переустройства общества во главе с Лениным ожесточенно атаковали книгу, видя в ней опаснейший идеологический вызов. По существу, борьба большевиков против «веховства» затянулась до наших дней.
В чем же значение и основное содержание «Вех»? Значение прежде всего заключается в том, что, если бы русское общество прислушалось к предостережениям авторов сборника, Россия могла бы избежать многих серьезных потрясений. История сберегла бы для нас десятки миллионов жизней. В предисловии к книге один из се авторов, М.О. Гершензон, писал, что ее общей платформой «является признание теоретического и практического первенства духовной жизни над внешними формами общежития, в том смысле, что внутренняя жизнь личности есть единственная творческая сила человеческого бытия и что она, а не самодовлеющие начала политического порядка, является единственно прочным базисом для всякого общественного строительства»[5]. Нетрудно заметить, что эти мысли самым непосредственным образом предвосхищают провозглашаемый ныне во всех цивилизованных странах, в том числе и в нашей, приоритет прав человека над любыми интересами класса или государства, вдохновлявшими теорию и практику большевизма. Сборник «Вехи», показав нигилистическое отношение революционеров к абсолютным духовным ценностям, что находило выражение в их безбожии, критиковал тогдашних политических экстремистов за их «отщепенство», «максимализм целей и максимализм средств», склонность к «тотальному насилию», идеализацию «народа», сводимого ими к пролетариату, за пренебрежение и даже прямую враждебность к правовой, защищенности личности. Подхватывая пророчества Ф.М. Достоевского, С.Н. Булгаков писал: «Легион бесов вошел в гигантское тело России и сотрясает его в конвульсиях, мучит и калечит. Только религиозным подвигом, незримым, но великим, возможно излечить ее, освободить от этого легиона»[6].
Показательно, что еще в то время один из соавторов сборника — С.Л. Франк предвосхитил едва ли не главное экономическое обвинение, которое выдвигается против социализма в ходе нынешних перестроечных процессов, заявив, что «социализм... есть мировоззрение, в котором идея производства вытесняется идеей распределения»[7]. В качестве рекомендаций для спасения России, находившейся тогда, как и сейчас, в тупике, авторы сборника «Вехи» предлагали не ломать и не изменять насильственно общественный строй, а искать выход на путях духовного самосовершенствования каждого гражданина, повышения его ответственности перед нацией на основе уже сложившихся культурно-религиозных традиций. «Веховцы» выдвигали также идею «покаяния» революционеров за все нанесенное народу зло, выступая последовательными сторонниками эволюционного, т.е. постепенного, изменения человеческой жизни. Конечно, можно разделять или не разделять изложенные выше взгляды, но нельзя отрицать, что они созвучны тем идеям, которые с новой силой возродились в общественном сознании после многих десятилетий господства верных последователей Лёнина.
История нашей страны и культуры, с тех пор как были опубликованы «Вехи», общеизвестна: к исходу Октябрьской революции, Гражданской войны и после смерти Ленина «вожди» новой России только и занимались тем, что «перестраивали» мир, забыв о конкретном, живом человеке и превратив его из цели в средство. Они уничтожали «абстрактный гуманизм» и его носителей, так называемую буржуазную интеллигенцию, разжигали классовую борьбу в национальном и мировом масштабе, осуществив гигантский и провалившийся эксперимент за счет десятков миллионов человеческих жизней. По некоторым данным, общие потери народонаселения России за периоде 1917 по 1959 г. составили свыше ПО млн человек. Не случайно была уничтожена и опора нравственности — православие, а также другие церкви и конфессии. Ведь Ленин не просто так назвал Л.Н. Толстого «помещиком, юродствующим во Христе», ибо в центре христианского и толстовского учений находился Человек, а в центре ленинизма — социалистическое и коммунистическое общество. И нынешнее возрождение религии в нашей стране в этом свете легко объяснимо: как отмечалось в тех же «Вехах», «для религиозного миросозерцания не может быть ничего более дорогого и важного, чем личное самоусовершенствование человека, на которое социализм принципиально не обращает внимания»[8].
