Культура как историческая категория

Постепенное осмысление понятия «культура» в его современном значении позволяет говорить об особом качестве человеческого существа, несводимом к чисто физиологической жизни, а порой и чуждом ей, которое, не будучи свойственно остальной природе, как ореол исключительности сопровождало человечество на всем протяжении его существования. История социально-экономического развития общества и история культуры, как всадник и его тень, практически неотделимы, но отнюдь не тождественны. Первая связана с материальным производством и совершенствованием труда, вторая — с «духовным производством» и внутренним совершенствованием самого человека. При этом «тень» далеко не всегда соответствует пропорциям «всадника», иногда бежит впереди него, иногда — позади, а при слишком крутых поворотах вообще исчезает. Так и культура совсем не обязательно расцветает там, где преобладает материальное производство.

Если посмотреть на мировую историю под углом зрения научно-технического прогресса, то каждому ясно, что это неуклонный процесс по восходящей, от менее к более сложному, от низшего к высшему, от примитивного к совершенному, от каменного топора к новейшему компьютеру и искусственному интеллекту. Казалось бы, и вся культура, неотъемлемой, но отнюдь не определяющей частью которой являются наука и техника, должна развиваться также непрерывно по восходящей,стремясь к слиянию с «мировым разумом», по терминологии Гегеля, или воплотившись в некоем совершенном коммунистическом обществе, как учит марксизм-ленинизм. Однако некоторые весьма авторитетные ученые- культурологи не без оснований сомневались в абсолютном поступательном движении культуры (О. Шпенглер, А. Вебер) или выдвигали теорию его цикличности (А. Тойнби, П. Сорокин и др.), проводя различие между общественно-экономическими и собственно культурными процессами. Да и сам Маркс в разгар промышленной революции, весьма высоко оценивая достижения античной культуры, считал, что они продолжают служить «нормой и недосягаемым образцом». Нельзя отрицать, что и в наше время люди отчетливо ошушают: научно-технический прогресс словно обгоняет духовную культуру, которая развивается скачками, с необычайными взлетами и падениями, не связанными с уровнем мате- риааьного производства. В качестве одного из классических примеров несоответствия между собственно культурным и общественно-экономическим (по А. Веберу, «цивилизационным») процессами обычно приводят золотой век русской культуры, протекавший в условиях социальной и промышленной отсталости России XX столетия.

Если взять такие важные составные части культуры, как нравственность и искусство, т.е. этическую и эстетическую ее стороны, то наши предки, пожалуй, не додумались бы до такой тотальной бесчеловечности, как Хиросима, Майданек или ГУЛАГ, а великие ваятели и художники прошлого посчитали бы сумасшествием некоторые современные «скульптуры» и бессодержательные полотна, считающиеся последним криком моды. Неверие в прогресс искусства распространено достаточно широко, и один из основателей русского футуризма, поэт и художник Д. Бурлюк, выразил его, например, так: «История искусства — не последовательно развертывающаяся лента, а многогранная призма, вращающаяся вокруг своей оси, поворачивающаяся к человечеству то той, то другой стороной. Никакого прогресса в искусстве не было, нет и не будет! Этрусские истуканы нив чем не уступают Фидию. Каждая эпоха вправе сознавать себя Возрождением»^[1]. Конечно, в этой цитате много преувеличения, ибо невозможно ставить на одну доску, скажем, наскальный рисунок дикаря и полотна Рембрандта. Однако сама идея относительности и переменчивости эстетических критериев человечества схвачена верно.

О несовпадении ритмов и вех общественно-экономической и культурной истории, особенно в области художественного творчества, писал и Маркс: «Относительно искусства известно, что определенные периоды его расцвета отнюдь не находятся в соответствии с общим развитием общества, а следовательно, также и с развитием материальной основы последнего, составляющей как бы скелет его организации»^[2]. Это высказывание Маркс подтверждал ссылкой на творчество Шекспира. Больше того, он пророчески указывал на общую опасность противостояния чисто материального научно-технического благополучия и духовного развития человечества: «Победы техники как бы куплены ценой моральной деградации. Кажется, что по мере того, как человечество подчиняет себе природу, человек становится рабом других людей либо же рабом своей собственной подлости. Даже чистый свет науки не может, по-видимому, сиять иначе, как только на мрачном фоне невежества. Все наши открытия и весь наш прогресс как бы приводят к тому, что материальные силы наделяются интеллектуальной жизнью, а человеческая жизнь низводится до степени простой материальной силы»^[3].

История духовной культуры часто не совпадает, а порой даже вступает в противоречие с общественно-экономической историей народов не только потому, что материальный прогресс совсем не обязательно сопровождается творческим взлетом человеческого гения (ибо слишком сытый и благополучный индивид теряет стимулы для дерзаний), но и потому, что развитие общества и развитие культуры, как его высшего проявления, протекает по разным законам. То, что при известных условиях может быть желательным для экономики и социальных структур, применительно к культурным ценностям выступает как их губитель. Толстой, например, считал, что нужда и бедность придают людям твердость и силу и, напротив, излишества и роскошь приводят людей к слабости и гибели.

Подобной точки зрения придерживался и А. Блок: «Есть в человеке проклятое, рабское свойство: когда он становится чересчур сытым, довольным, слишком обеспеченным материально, тогда он теряет свое внутреннее волнение, свой духовный огонь. Тогда он становится сытым и душевно тупым, самодовольным. Нет в нем достоинства, грош ему цена, если душа его, созданная для волнений и радости, так же сыта и тупа, как тело. Такое иной раз бывает и с писателем...»^[4] Философ X. Ортега-и-Гасет применяет подобную мысль к истории человечества: «Можно сформулировать закон, подтвержденный палеонтологией и биогеографией: человеческая жизнь (т.е. культура. — М.А., М.С.) расцветала л ишь тогда, когда ее растущие возможности уравновешивались теми трудностями, что она испытывала»^[5].

Широко известна точка зрения, и притом отнюдь не исключительно марксистская, что главными движущими силами, «локомотивами» истории являются войны и революции. И не только Ф. Ницше утверждал, что «война необходима», так как она «облагораживает» человека, содействует воспитанию сильных и волевых личностей и сильных наций, которым предначертана особая историческая миссия. Но даже такие мыслители-гуманисты, как Г.В.Ф. Гегель, И. Кант, В. Соловьев и Н.А. Бердяев, указывали на «положительные» стороны войн (естественно, до изобретения атомной бомбы!). Так, Соловьев, сравнивая войну с болезнью и ссылаясь на Библию («носить меч против злых». Рим. 13,4), писал: «...пока Каиновы чувства не исчезли в сердцах людей, солдат и городовой будут не злом, а благом... Война была прямым средством для внешнего и косвенным средством для внутреннего объединения человечества. Разум запрещает бросать это орудие, пока оно нужно, но совесть обязывает стараться, чтобы оно перестало быть нужным и чтобы естественная организация разделенного на враждующие части человечества действительно переходила в его нравственную, или духовную, организацию»^[6]. Бердяев, отмечая, что «зло войны есть знак внутренней болезни человечества» и что «мы войну принимаем и отвергаем», также делал акцент на ее «неизбежном» и «искупительном» характере, подчеркивая: «Мы все виноваты в войне, все ответственны за нее и не можем уйти от круговой поруки. Зло, живущее в каждом из нас, выявляется в войне, и ни для кого из нас война не есть что-то внешнее, от чего можно отвернуться»^[7]. Похожие взгляды были у Н.А. Бердяева и на революцию, которая в целом представлялась ему, как и многим прогрессивно мыслящим русским людям, «искуплением» и «очищением». «Всякая революция, — писал он, — есть реакция на реакцию, после которой наступает реакция на революцию»^[8]. Похожих взглядов придерживался П.А. Сорокин. В своем известном труде «Социология революции» (1925) он рассматривает ее как своего рода «провал» в нормальном функционировании общества, причем если первый этап революции действительно обновляющ, то за ним с неотвратимой необходимостью наступает второй этап — контрреволюционный. Диктатуры Кромвеля, Робеспьера, Ленина, по мысли Сорокина, показывают неизбежность перерастания революций в свою противоположность. Следует, видимо, согласиться, что в доатомную эпоху войны и революции (т.е. «внутренние» войны) способствовали объединению людей, своеобразному обновлению общества, его «омоложению», созданию новых, более совершенных социальных и экономических структур (послевоенный расцвет Германии и Японии).

Заслуживает внимания точка зрения на войну и таких выдающихся мыслителей XX в., как 3. Фрейд и А. Эйнштейн. В письме «Неизбежна ли война?» Фрейд в 1932 г. писал великому физику: «Вы удивляетесь тому, насколько легко людей охватывает военная истерия, и полагаете, что в людях есть некий инстинкт ненависти и уничтожения, который подталкивает их к войне. И опять я должен полностью согласиться с вами... Желание лишить человека его агрессивных наклонностей практически неосуществимо... Ведь война как будто вытекает из самой природы вещей, имеет под собой твердую биологическую основу, и на практике ее едва ли можно изменить»^[9].

Однако, если задать себе вопрос, какую роль играют войны и революции в развитии культуры, то ответ, думается, будет один: исключительно отрицательную. Ведь любые междоусобицы отвлекают огромные массы людей от созидательного творческого труда. Как известно, разрушать всегда легче,.чем строить, и во времена сражений и гражданских смут человек впадает в соблазн морального «расслабления» и, ссылаясь на ложные «идеалы» — не важно какие, национальные или классовые, — снимает с себя чувство личной ответственности за творимое им зло. В нем как бы временно пробуждается уснувший под благотворным воздействием культуры звероподобный пращур. «В революционные эпохи, — писал Бердяев, — обыкновенно правит кучка демагогов, которая ловко пользуется инстинктами масс»^[10]. Пафос связан с отрицательным отношением к прошлому. Следовательно, с презрением к «родному пепелищу» и «отеческим гробам». Революционные перехлесты ведут не только к уничтожению огромных материальных и духовных ценностей, накопленных предыдущими поколениями, но и к изгнанию, физическому истреблению и вымиранию человеческого «культурного слоя», «духовной элиты», или, проще говоря, интеллигенции, если, конечно, под этим широким термином не понимать пресловутые «левые силы». Именно деятельность этих последних в прямом и переносном смысле слова превращается в кровавые сабельные удары «революционных конников» по живому телу культуры, отбрасывая ее на целые десятилетия и даже столетия и приводя к гибели некогда цветущие цивилизации.

Лучшие умы человечества мечтали о том времени, когда в мире не будет войн и революций. Для их изжития предлагались разные варианты, и не в последнюю очередь насильственное уничтожение неравенства между людьми, обычно выливавшееся в физическое истребление сословий и классов. Но исторический опыт показывает: против войн и революций как разгула в человеке его первобытного «звериного» начала есть лишь одно-единственное лекарство — высокий уровень национальной культуры того или иного народа, его гуманистический потенциал. И не случайно, конечно, никто ныне не ждет революции или неспровоцированной извне войны в Швеции, Швейцарии или любой другой процветающей стране Европы, Азии или Америки. Кровь во имя ложно понятых национальных или классовых интересов льется главным образом на голодной и обездоленной «периферии», где для развития материальной и духовной культуры порой просто не хватает средств.

У культуры как исторической категории есть и еще одно очень важное свойство — быть своеобразным барометром надвигающихся социальных потрясений. По мнению Н.А. Бердяева, например, вся русская литература XIX в. свидетельствовала о надвигавшейся революции, а русские писатели, особенно поэты, были полны «жутких предчувствий» грядущей катастрофы.

Резкие перемены в духовной культуре общества становятся как бы прологом революционной бури. Так было накануне 1789 г. во Франции, накануне и в годы Первой мировой войны в России, когда в декабре 1908 г. А. Блок писал: «Так или иначе, мы переживаем страшный кризис. Мы еще не знаем в точности, каких нам ждать событий, но в сердце нашем уже отклонилась стрелка сейсмографа. Мы видим себя уже как бы на фоне зарева...»^[11] А вот еще одно красноречивое свидетельство пророческой функции культуры: еще в 1903 г. великий А.П. Чехов предсказывал: «Года через два, может, три... настанут в России такие события, которые все перевернут вверх дном. Мы переживем такое же время, которое переживали наши отцы накануне Крымской кампании. Только нас ожидает еще худшее испытание. Я это знаю наверняка»^[12]. Нечто подобное происходит и в наши дни. И люди не должны позволить втянуть себя в очередную оргию насилия, ибо, как говорил Бисмарк: «Революции чаще всего готовят утописты, осуществляют фанатики, а их плодами пользуются негодяи».

[1] Цит. по: Артановский С.Н. Некоторые проблемы теории культуры. Л., 1977. С. 21.
[2] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 5-е изд. Т 12. С. 736.
[3] Там же. С. 4.
[4] Блок А. Соч.: В 2 т. М., 1955. Т. 2. С. 335.
[5] Ортега-и-Гасет X. Эстетика. Философия культуры. М., 1991. С. 336.
[6] Соловьев В. Соч.: В 2 т. Т. 1. С. 482, 484.
[7] Бердяев Н.А. Судьба России. М., 1918. С. 178, 181, 183.
[8] Бердяев Н А. Духовный кризис интеллигенции. СПб., 1909. С. 92.
[9] Фрейд 3. По ту сторону принципа удовольствия. М., 1992. С. 333—335.
[10] Бердяев Н.А. Философия неравенства. М., 1990. С. 126.
[11] БлокА. Собр. соч.: В 6 т. М., 1982. Т. 4. С. 123.
[12] Литературное наследство. М., 1960. Т. 68. С. 450.