Бухарев и русская интеллигенция
Споры вокруг имени многострадального богослова длятся уже почти полтора века. Что уж говорить о постоянно вспыхивавших полемических турнирах прошлых десятилетий, если и сейчас подготовители данной книги придерживаются едва ли не диаметрально противоположных точек зрения. Н. В. Серебренников как бы осуждает снятие Бухаревым монашеского и священнического сана, рассматривает его последующую жизнь, лишенную Божией благодати, как постоянные метания из одного места в другое, а главное — в сопутствии заметного спада творческой энергии. Я же, наоборот, одобряю отказ мыслителя от пут, мешавших ему свободно трудиться и добиваться публикации своих трудов; не вижу никаких метаний (относительно частые переезды в поисках спокойной, домашней обстановки связаны с внешними обстоятельствами: невозможность, из-за материальной стесненности, находить постоянное сносное жилье в сочетании с повышенной нравственной щепетильностью и ранимостью Бухарева); не вижу и творческого спада: в последние годы жизни богослов создал 14 книг, среди которых фундаментальный труд «О современных духовных потребностях мысли и жизни, особенно русской» (1865), — и это при семейных заботах и горестях (рождение и смерть 11-месячной дочери), при все ухудшавшемся здоровье. Разногласия катализаторски переносятся и на последователей: Н. В. Серебренников, пожалуй, недолюбливает П. А. Флоренского, а я считаю его одним из самых симпатичных, не говоря уже о глубине и универсализме его воззрений, мыслителей XX века. Христологией он специально, кажется, в самом деле не занимался, но странно то, что обвиняют в «равнодушии» одного из самых страстных православных богословов. Может быть, Флоренский потому и не занимался особо христологией, что знал выдающийся вклад в эту область таких специалистов, как А. М. Бухарев и М. М. Тареев.
Наверное, споры вокруг имени Бухарева никогда не прекратятся: сложность его личности и еще большая сложность проблематики, которой он занимался, всегда будут вызывать самые противоположные оценки. Подборка рецензий, статей, глав из книг, представленная в настоящем издании, наглядно демонстрирует такое разнообразие. Любопытно, однако, что критические замечания, вплоть до самых неприязненных, исходят либо из лагеря задубелых церковников-традициона- листов (неважно, реальных служителей Церкви или светских глашатаев «закона» вроде генерала А. Н. Загоскина), либо из группы «модернистов» — ярким представителем таких взглядов был проф. М. М. Тареев. Глумливые «разносы» из радикальных журналов (см. рецензию В. А. Зайцева) — не в счет, это критика от «другой стенки», от людей, ненавидевших религию вообще. В большинстве же своем отзывы о Бухареве и его трудах — недвусмысленно положительные, хотя принадлежат они самым разным людям, разным и по времени, и по мировоззрению, и по психическому складу. Такой заметный перевес обнадеживает, он свидетельствует о действительной значительности нашего богослова. Положительные отзывы не означают абсолютного принятия всего создававшегося Бухаревым и всего его жизненного облика, были и неоднократные замечания относительно затрудненного стиля книг и статей богослова, а также его чрезмерной снисходительности, в роли инспектора, к студенческим проступкам. Но все-таки это незначительные частности по сравнению со всеобщими голосами одобрения, преклонения, восхищения. Бухарев излучал такой сильный духовный и нравственный свет, что он, мощно действуя на всех окружающих его при жизни, проникал и во все его писания. Это тот свет, который имеет некоторую аналогию в воздействии на современников замечательных русских интеллигентов совсем не церковного, а светского образования и поведения: Т. Н. Грановского, В. Г. Белинского, Н. К. Михайловского.
Самыми выдающимися чертами, характеризующими русскую интеллигенцию как уникальное явление мировой культуры, я считаю превосходство духовных интересов над материальными и служение людям. Но ведь это основные черты и христианского идеала, хотя далеко не все реальные христиане приближаются к этому идеалу. Из-за целого ряда причин многие российские интеллигенты XIX века оказались вне Церкви, вне религиозного мировоззрения; многие интеллигенты даже принципиально отталкивались от веры в Бога, считали себя атеистами. Но на самом-то деле большинство из них были глубоко верующими — верующими в исторический прогресс, в добрую природу человека, в справедливое устройство общественной жизни на социалистических началах. Ради этой утопии некоторая часть русской интеллигенции XIX века соглашалась на насильственную организацию справедливого социально- политического строя для большинства жителей земли. Вот тут-то как раз и была пропасть между социалистами-коммунистами и христианами.
Архиепископа Новороссийского Иннокентия (Борисова) во время революции 1848 г. во Франции правительственные круги обвинили в пропаганде коммунистических начал, на что Владыка ответил контрастным очерком: коммунисты призывают брать по принципу: «все твое — мое», я же призываю отдавать добро людям по принципу: «все мое — твое»; я всегда просил имущих добровольно делиться с неимущими, но никогда не предлагал неимущим грабить имущих. Это вот и был тот мост, который соединял истинных христиан с русской интеллигенцией: мост приоритетов духовного и отдающего.
Бухарев — архимандрит Феодор всю свою жизнь положил на строительство этого моста. Легко и органично он служил людям, бескорыстно объяснял, наставлял, помогал нравственно и материально (будучи сам отнюдь не зажиточным человеком). Труднее было в духовной сфере: не для самого отца Феодора — его духовное развитие тоже шло органично, естественно, — а для воспринимающих, точнее — для тех, кого бы наш богослов хотел видеть воспринимающими; здесь он мыслил широко, в масштабах чуть ли всей России. Но если в простом народе духовное воздействие Бухарева совершалось, в основном, нормально и спокойно, то по отношению к интеллигенции это происходило куда труднее и запутаннее.
Проще всего архимандриту было общаться с православной молодежью, со студентами духовных академий, — здесь была наиболее благодатная почва. Но уже среди коллег и старших иерархов далеко не все в мировоззрении и поведении отца Феодора воспринималось органично и плодотворно. Слишком необычными казались его страстные исследования на тему «Христос — это Любовь» и его постоянные призывы построить всю свою жизнь, вплоть до бытовых мелочей, на христианских основах. Если многие церковные люди относились к Бухареву с опаской и настороженностью, то что же говорить об атеистической интеллигенции! А ведь, казалось бы, он сам был типичнейшим русским интеллигентом с его повышенной и интенсивной духовностью и со страстной отдачей себя людям. Увы, эта духовность тогда далеко не всеми понималась.
Но старания не пропали даром. Бухарев мог сказать словами пушкинского Сеятеля: «Я вышел рано, до Звезды». Кому-то всегда предстоит вставать раньше других и будить их. И он будил! Он воспитал достойных учеников, которые уже при жизни учителя вставали на его защиту в печати и развивали его идеи (см., например, статьи А. А. Лебедева). Замечательный наш критик Ап. Григорьев в самых восторженных тонах отзывался о Бухареве. Стареющий, болезненный М. П. Погодин как бы встрепенулся и тоже восторженно заговорил о недавно умершем богослове. Тем более оживился интерес к нему в конце XIX — начале XX веков, когда христианская духовность стала все более широко распространяться среди русской интеллигенции. Как подчеркнул И. Д. Андреев, автор статьи «Бухарев» в «Новом энциклопедическом словаре» Брокгауза — Ефрона: «У него оказались преемники. Соловьев часто говорил его языком. Представители нового религиозного сознания вновь выдвигают его идеи. Общество начинает по смерти ценить его больше, чем ценило при жизни» (СПб., [1912]. Т. 8. Стб. 760). Вот когда оказались востребованными идеи отца Феодора! Появились переиздания книг покойного и публикации трудов, впервые извлеченных из-под спуда цензурных запретов XIX века. И появились первые научные исследования наследия Бухарева, первые диссертации о его творчестве. В дальнейшем уже невозможно было представить какую-нибудь работу по истории русской православной мысли без упоминания выдающегося вклада Бухарева.
Более глубоко стал осмысляться и его жизненный путь. Снятие монашеского сана известным архимандритом вызвало потрясение во всех религиозных кругах, в том числе и среди поклонников и учеников. Возникло почти поголовное осуждение поступка. И лишь в XX веке, в свете разразившейся борьбы за право человека самому решать и строить свои отношения с Богом и Церковью, Бухарев был как бы оправдан. Сложные личные искания славянофилов (А. Хомяков, И. Киреевский) и Бухарева иногда трактовались чуть ли не как элементы протестантского индивидуализма. И лишь когда права личности и все проблемы личной ответственности стали входить в круг понятий православной идеологии и православного поведения, изменилась оценка жизненных поступков Бухарева. В. В. Розанов называл бухаревское снятие сана великим историческим подвигом.
Богослов занял прочное место в нашей духовной истории, хотя, как уже было сказано в начале статьи, наверное, никогда не прекратятся разногласия среди исследователей, оценивающих творческое наследие Бухарева. Но разве не всегда будут вызывать споры труды Ф. Достоевского, А. Хомякова, К. Леонтьева, Н. Данилевского, В. Соловьева,
В. Розанова, П. Флоренского? Такова уж судьба всех крупных мыслителей, связанных с православием. По крайней мере, в последние два века. Может быть, в дальнейшем православные мыслители станут более едиными и непротиворечивыми. Но мы таких пока не знаем.
