Вводное слово к первому изданию

В центре внимания данной работы стоит, казалось бы, чисто источниковедческое понятие «исторический источник»"^[1]. Для теории истории, однако, это понятие ключевое, потому что в нем пересекаются множество проблем когнитивного характера, как, например, проблема отражения прошлого в источнике, проблема соотношения субъективного и объективного, а также смешения в нем случайного и закономерного. Кроме того, речь здесь идет и о проблеме онтологического статуса источника как «следа» или материального остатка прошлого. То есть тема исторического источника, если рассматривать ее с философской точки зрения, не так проста, как это может на первый взгляд показаться.

Обратившись к когнитивному анализу понятия «источник», мы вынуждены будем покинуть область эмпирических исследований и подняться на метарефлексивный уровень изучения прошлого. Выражение «метарефлексия» часто употребляет в своем проекте историки* немецкий дидактик истории* Йорн Рюзен (Jorn Rusen), который указывает на тот факт, что теория истории, рефлексируя о процессах познания прошлого, не может при этом применять методы исследований исторической науки. Последние, вне всякого сомнения, пригодны для изучения прошлого, но непригодны для исследования тех процессов, которые протекают в историческом сознании. Эпистемологический анализ исторического знания не преследует цели реконструкции прошлого, а стремится легитимировать те методы и средства, которые историческая наука применяет в процессе этой реконструкции^[2]. Метарефлексия о прошлом требует применения не исторического, а философского метода исследования. По этой причине метарефлексия является, по мнению Р. Дж. Коллингвуда, «рефлексией второго порядка»^[3], т.е. «мыслью о мысли»^[4], а потому и принадлежит к области философской науки. Эпистемологический анализ прошлого, в отличие от исторического анализа, преследует особые цели.

Во-первых, историческая эпистемология* стремится познать не процессы и события прошлого, а логику познавательных шагов историка, т.е. легитимировать не знание о прошлом, а сами процессы познания прошлого.

Во-вторых, стремясь легитимировать исторические познавательные процессы, эпистемология истории вынуждена предусматривать влияние как субъективных (исторический интерес историка, его методы, понятия и термины), так и объективных, т.е. независимых от субъекта исторического познания факторов, как, например, ограниченные горизонты видения прошлого или же влияние условий a priori* на процессы исторического познания.

В-третьих, историческая эпистемология не пытается познать конкретную историческую истину, а она стремится выяснить, что есть историческая истина и в состоянии ли историческая наука познать ее?

Уже одно перечисление главных задач исторической эпистемологии показывает, что задачи ее никак не могут принадлежать в область исторических исследований и что они не являются задачами историка. Некоторые историки, однако, вполне осознавая это, пытались все-таки заняться философской метарефлексией и, надо сказать, не безуспешно. Многим из них, действительно, удалось достигнуть довольно примечательных результатов в этой, для них, в общем-то, чужой области знаний и внести таким образом свой вклад в развитие исторической эпистемологии.

Не претендуя на презентацию полного списка историков-философов, внесших вклад как в развитие исторической, так и философской науки, я упомяну здесь только некоторые имена: И. М. Хладениус, И. Г. Дрой- зен, Р. Дж. Коллингвуд, М. Блок, Р. Козеллек, Й. Рюзен. Замечу, что междисциплинарный подход к истории сыграл исключительно положительную роль для исторической науки. Благодаря «вмешательству» историков в философскую рефлексию по поводу исторической науки, эпистемология истории смогла сохранить тесную связь с практикой исторических исследований, сконцентрировав внимание на таких проблемах, анализ которых был интересен не только философам, но и практикующимся историкам, как, например, проблема «исторического наблюдателя», которая заставляет нас задуматься о том, что историк, концентрируя все внимание на прошлом, как правило, не замечает и не анализирует собственной роли в акте познания прошлого. Но, отказываясь от саморефлексии, он упускает из виду самый важный элемент процесса познания прошлого — субъективный, с которого, собственно говоря, в истории все и начинается.

Однако, как известно, из правил всегда бывают исключения. Подобным исключением и стал древнегреческий историк Геродот, который впервые дал ответы на вопросы: «кто» и «для чего» пишет историю. Начатую Геродотом рефлексию продолжили немецкие историки.

В XVIII столетии немецкий теолог и историк Иоганн Мартин Хладе- ниус открывает так называемый пункт наблюдения прошлого, который в XIX в. Иоганн Густав Дройзен характеризует как «здесь» и «теперь» исторического наблюдателя, указывая на то, что любая реконструкция прошлого зависит не только от темпоральных, но также и от индивидуальных, или же субъективных, условий. Таким образом, уже историки XVIII и XIX вв. хорошо осознавали и понимали, что человек видит свое прошлое из особой и ограниченной перспективы своего настоящего.

А историки XX в. занялись вполне конкретно изучением этих «горизонтов» видения прошлого, которые Козеллек ограничивает как горизонтами человеческого опыта, так и горизонтами человеческих надежд. Рюзену удается, используя так называемую модель дисциплинарной матрицы*, схематически изобразить границы этих горизонтов и описать комплексное влияние самых различных факторов на исследовательскую работу историка.

Надо сказать, что несмотря на исторические трагедии и социальные потрясения немецкая историческая наука в течение более 200 лет демонстрирует нам поразительную преемственность рефлексии о понятии «история». Подобный — стабильный, бесперебойный и незатухающий — интерес историков к философской рефлексии удивляет современного наблюдателя. Ведь историки, как правило, убеждены, что их первостепенная задача заключается в исторической реконструкции прошлого, а не в философской рефлексии о нем. И если задуматься, то, действительно, можно задать вопрос, почему специалиста-историка должны интересовать кроме исследуемой им специальной тематики также теоретические или эпистемологические проблемы реконструкции прошлого? Разве недостаточно для историка просто реконструировать прошлое, добывая старательно достоверные знания о нем и не задавая себе (излишних) вопросов о том, чем являются эти знания? Подобные вопросы могут вызвать у историка лишь сомнения в его познавательных способностях, а, сомневающийся в своих познавательных возможностях историк, как известно, будет не в состоянии объективно исследовать прошлое... Приблизительно такой может быть в этом случае аргументация скептического историка.

Конечно, историк вправе решать сам — надо ли ему ставить истории вопросы эпистемологического характера, но он должен задуматься о том, что не только его эмпирические знания, но и его исторический метод*, с помощью которого он знания добывает, нуждается в научном обосновании. Ведь окончательная легитимация исторических знаний, как мы это уже выше отметили, возможна только тогда, когда будут научно обоснованы не только эти знания, но также и методы, с помощью которых они были получены.

Надо сказать, что легитимация исторических методов не может быть осуществлена с помощью самого исторического метода. Никакой метод не может легитимировать самого себя. Подобная задача может быть

ю привилегией одной лишь философской науки, которая, по выражению Вильгельма Дильтея является «наукой о науках».

По этой причине нам, конечно, очень интересно узнать мнение не истории, а именно философии об историческом источнике — единственном средстве историка, связывающим его с прошлым, открывающим ему мир прошлого, ведущим его в этот мир. Однако, ставя перед собой цель всесторонне проанализировать понятие «исторический источник», мы вынуждены обратиться не только к источнику, но и к самому историку. Ведь смысл существования исторического источника как раз и состоит в том, чтобы быть источником знаний для кого-то. Сам по себе, т.е. независимо от историка, источник не играет никакой роли, не может быть источником прошлого.

Понятия «историк» и «источник» настолько взаимосвязаны друг с другом, что мы не должны рассматривать их изолированно друг от друга. Исторический источник есть единственное средство историка, позволяющее ему бросить взгляд в прошлое. Без источника нет и не может быть ни историка, ни истории.

В то же время и без историка нет и не может быть источника, потому что только в глазах внимательного наблюдателя определенный предмет настоящего (глиняная табличка, папирусный рулон или же пожелтевший листочек бумаги с непонятными письменами) может стать источником знаний о прошлом.

Историк и источник — это две стороны одной медали, два элемента, встретившихся в особом «времени — пространстве», которое Арон Яковлевич Гуревич, следуя Эммануэлю Леруа Ладюри (Emmanuel Le Roy Ladurie), называет «территорией историка». Какие процессы происходят на этой территории? Какими законами эта территория живет? Ответы на эти вопросы должно дать данное пособие.

• [1] Определение обозначенных звездочкой понятий см. приложение.
• [2] Дословно Рюзен характеризует задачи историки следующим образом: «Она не служит четко определенным целям эмпирического исследования, а изучает сам процессэмпирического познания прошлого и целесообразно ему подчиненные теории» («St'e dienenicht klar definierten Zwecken der empirischen Forschung, sondern untersucht die empirischeForschung und die ihr zweckmafiig zugeordneten Theorien selbst»). Cm.: Rtisen J. HistorischeVernunft. Grundziige einer Historik I: Die Grundlagen der Geschichtswissenschaft. Gottingen,1983. S. 12.
• [3] Коллингвуд P. Дж. Идея истории. Автобиография. М., 1980. С. 5.
• [4] Коллингвуд Р. Дж. Идея истории. С. 5.